"Наталья Гвелесиани. Дерево и соло (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

Дерево из банки, чтобы очистить собранную землю от всякой всячины, но не
обнаружил, к своему удивлению, довольно, впрочем, вялому, в земле ничего
кроме чистой землицы. Взглянув на правую лодонь, я засвидетельствовал
осколочные порезы - они еще саднили, и, ощущая естественность
происходящего, вернул растению его место.

2

Нет, не дано нам устроиться надолго ни в красивой яви, ни в страшной. И
однажды возьмет да и выпадет в их хаотичном чередовании третья карта. И
называться она будет не гармонией.
Как-то летним днем, выслушав крайне неряшливую исповедь
пациента-литератора (а работал я не то психиатром, не то психологом, а
попросту -собеседником в благотворительной поликленике ордена св. Камиллы
), я ощутил, отравленны не только лучшие мои чувства, а все, - все!
Покинув кабинет, я прошел сквозь жиденькую очередь к самому себе НА
ВОЗДУХ и там, весь взмокший, стал искать гири - ведь должно же что-то
привязывать к Земле, когда нет силы тяготения ни в душе, ни в теле. Такой
гирькой могло стать созерцание любимых мною скаковых коней - они подчас
казались мне лучше, чем люди. Я почти побежал по направлению к ипподрому,
чтобы не потерять в промедлении этой пойманной мимолетной тяжести - из
разряда тех, что набирают вес, когда мгновение продлилось от скуки. Как
компактно мы существуем! и десяти минут не прошло, как перемахнул я через
ограду старинного скакового поля, присмотрел кусты шиповника за обочиной и
свалился на спину, раскинув руки. Листья и плоды застилали глаза, если
смотреть в небо прямо. Косые тени от решетчатой ограды навалились на
грудь. Ветер подкидывал на лицо песчинки. Какое безразличие кругом и во
мне! провались мир в тартарары, ничто бы не дрогнуло, не откликнулось.
Прекрасные кони в количестве трех штук, грациозно склонив головы в траву,
напоминали статуэтку - она была в отдалении и представляла собой сочетание
форм и линий, действующих на восприятие по неким законам эстетики. Теперь,
когда я просто знал это, но не чувствовал, я не нуждался ни в чувствах, ни
в знаниях. Листья тополя, что рос в шагах двадцати, тоже имели безупречную
форму и вибрировали под равномерной давильней воздуха. всЕ это не могло
привязывать меня к жизни, нет, не могло.
А мир стремительно изменялся и, любопытно, что изменялся пропорционально.
Некоторые вещи лопнули, словно пузыри, другие уменьшились до размеров
поплавков, третьи, должно быть, залегли в глубине как айсберги. Я же был
большой и самому себе ненужный : некуда стало раскинуть руки, нечего ими
взять. Мы с миром были равны и в то же время закрыты друг другу. Я отмечал
это без страха. Но в памяти - исключительно в ней, а не в непосредственных
ощущениях - теплилось опасение, что пока я в нем не нуждаюсь, мир может
забыть про меня и отвернуться при встрече. Ведь я надеялся вернуться. И за
надежду уцепился страх - он принялся вытягивать мир в рост, словно тот был
стеблем, раздувать его так, будто он безразмерный, сверхпрочный.
Теперь огромный тополь влип макушкой под самые облака, похожие на снежные
хлопья, и все равно не добрался до синевы. Листья вдали и над лобными
долями скрежетали под ударами ветра, разбитыми на короткие множества.
Носились по полю гигантские кони из расколовшейся статуэтки. Их копыта,
как и плоды шиповника, были размером с череп. Гул галопа, судорожное