"Олдос Хаксли. Баночка румян" - читать интересную книгу автора

приготовить лифчик к завтрашнему утру. Но ничего не видать вокруг червячка.
На другом конце коридора шум внезапно нарастает. Дверь открылась,
явственно прозвучали слова.
- ...bien tort, mon ami, si tu crois que je suis ton esclave. Je ferai
ce que je voudrai {- ...думаешь, я раба тебе? Ошибаешься, дорогой мой. Что
захочу, то и сделаю. (фр.).}.
- Moi aussi {- Я тоже (фр.).}. - Смех Месье не предвещал ничего
хорошего. В коридоре послышались тяжелые шаги, что-то хрустнуло на подставке
для зонтиков, с треском захлопнулась входная дверь.
Софи снова склонилась над работой. Этот червяк, эти звезды, эта ломота
во всем теле! Провести бы целый день в постели - в огромной постели,
пушистой, теплой, мягкой, - целый Божий день...
Звонок хозяйки напугал ее - этот звук, похожий на жужжание
растревоженных ос, всегда заставлял ее вздрагивать. Софи встала, положила
шитье на стол, разгладила передник, поправила чепец и вышла в коридор.
Звонок еще раз неистово зажужжал. Мадам, видно, совсем потеряла терпение.
- Наконец-то, Софи. Я уж думала, вы никогда не явитесь.
Софи промолчала - что тут скажешь? Мадам стояла перед распахнутым
настежь шкафом. Она прижимала к груди целую кучу платьев, еще ворох
разнообразной одежды валялся на кровати. "Une beaute a la Rubens"
{"Рубенсовская женщина" (фр.).}, - говаривал о ней муж, когда бывал в
благодушном настроении. Ему нравились такие женщины: роскошные, крупные,
полногрудые. Что возьмешь с этих невесомых фей - кости одни, больше ничего.
Он ласково звал жену "моя Елена Фоурмен".
- Когда-нибудь, - говорила Мадам знакомым, - я должна все же пойти в
Лувр и поглядеть на свой портрет. Кисти Рубенса, знаете ли. Это просто
поразительно: всю жизнь прожить в Париже и ни разу не побывать в Лувре. Не
так ли?
Сегодня вечером она была великолепна. Щеки пылали, глаза под длинными
ресницами сверкали ярче обычного, короткие рыжевато-каштановые волосы
живописно разбросаны по плечам.
- Завтра, Софи, - трагически произнесла она, - завтра мы едем в Рим.
Утром.
Говоря это, она сняла с вешалки еще одно платье и швырнула его на
постель. От резкого движения халат распахнулся, мелькнуло расшитое белье и
пышное, белоснежное тело.
- Надо немедленно собираться.
- Надолго ли едем, Мадам?
- Две недели, три месяца - откуда мне знать? Да и какая разница?
- Большая, Мадам.
- Главное - уехать. После того, что мне сейчас было сказано, я вернусь
в этот дом, только если меня будут об этом умолять на коленях.
- Тогда, Мадам, лучше взять самый большой чемодан. Пойду принесу.
В кладовке было душно, пахло пыльной кожей. Большой чемодан затиснут в
дальний угол; чтобы вытащить его, нужно наклониться и тянуть изо всех сил.
Червячок и цветные звезды задрожали перед глазами, а стоило выпрямиться, как
закружилась голова.
- Я помогу вам собрать вещи, Софи, - сказала Мадам, увидев горничную,
волочившую тяжелый чемодан. Какое страшное, смертельно усталое лицо у этой
старухи! Она не выносит рядом с собой людей старых и некрасивых, но Софи