"Олдос Хаксли. Баночка румян" - читать интересную книгу автора

такая расторопная, было бы глупо уволить ее.
- Не беспокойтесь, Мадам. - Софи прекрасно знала: начни только Мадам
открывать ящики и расшвыривать повсюду вещи, конца этому вовек не будет. -
Вам лучше лечь. Уже поздно.
Нет, нет. Она не сможет уснуть. Она так расстроена. Эти мужчины... Вот
изверг! Что она, раба ему? Как он смеет так с ней обращаться!
Софи укладывала вещи. Целый день в постели, в мягкой постели, в большой
постели - в такой, как эта, в спальне у Мадам. Задремать, проснуться
ненадолго, опять задремать...
- Последний его номер, - возмущалась Мадам, - денег, мол, нет. Я не
должна, видите ли, покупать столько платьев. Какая нелепость! Что же мне,
голой ходить, что ли?! - Она развела руками. - Говорит, не можем себе
позволить. Чушь какая. Уж он-то не может! Он просто подлец, подлец,
невероятный подлец. Занялся бы для разнообразия чем-нибудь полезным, вместо
того чтобы кропать идиотские стишки, да еще и печатать их за собственный
счет, нашлись бы и деньги. - Она расхаживала взад и вперед по комнате. - А
тут еще этот старикан, его отец. Ему-то что, спрашивается? "Вы должны
гордиться, что ваш муж - поэт". - Последние слова она произнесла дрожащим
старческим голосом. - Ну смех, да и только. "Какие прекрасные стихи
посвящает вам Эжезипп! Сколько страсти, сколько огня!" - Она передразнивала
старика: лицо ее сморщилось, челюсть дрожала, колени подгибались. - А
Эжезипп-то, бедняга, - лысый... последние три волосины... и те красит! - Она
задыхалась от хохота. Продолжала, чуть переведя дух: - А страсть-то, а огонь
- шуму о них много в паршивых его стишонках... а на деле... Но, Софи, милая,
что с вами? Зачем вы укладываете это мерзкое старое зеленое платье?
Софи молча вынула платье. Ну почему именно сегодня ей вздумалось так
жутко выглядеть? Больна, наверное. Лицо желтое, и губы совсем посинели.
Мадам передернуло: ужас какой. Надо бы отправить ее в постель. Но отъезд
важнее. Что тут сделаешь? На душе у нее было как никогда скверно.
"Ужас. - Вздохнув, она тяжело опустилась на край кровати. Тугие пружины
подбросили ее раза два, пока не утихомирились. - Выйти замуж за такого
человека. Скоро я стану старой, толстой. И ни разу еще не изменила. А он чем
платит?" Она встала и вновь принялась бесцельно бродить по комнате.
- Я этого не вынесу, - вырвалось у нее. Она застыла возле большого
зеркала, восхищенная своим трагическим великолепием. Глядя на нее сейчас,
никто бы не сказал, что ей за тридцать. Но позади трагической героини в
зеркале видно, как иссохшая старуха с желтым лицом и посиневшими губами
копошится у большого продолговатого чемодана. Нет, это уж слишком. Софи
сейчас похожа на тех нищенок, которые холодным утром стоят у сточных канав.
Пройти мимо, стараясь не глядеть на них? Остановиться, открыть кошелек, дать
им медную монетку, или серебряную, а может, и купюру в два франка, если
мелочи нет? Как ни крути, а все равно так и тянет извиниться за то, что тебе
в мехах тепло и удобно. Вот что значит ходить пешком. Был бы автомобиль -
опять подлый Эжезипп! - можно мчаться себе вперед, опустив шторки, и даже не
подозревать о том, что есть где-то подобные уродины. Она отвернулась от
зеркала.
- Я этого не вынесу, - произнесла она, стараясь не думать о нищенках, о
посиневших губах и пергаментно-желтых лицах, - не вынесу. - Опустилась на
стул.
Только представить себе - такой вот любовник, беззубый, морщинистый, с