"Елена Хаецкая. Добрые люди и злой пес" - читать интересную книгу автора

- Это моя война, - сказал Симон, - ибо оскорблен Господь.
И - все.
Симон. Один из немногих, в чьих устах "да" означает "да", а "нет"
означает "нет". Без оттенков, полутонов и переходов. Без того перетекания
"да" в "нет", которое составляет искусство политики.
Будь благословен граф Симон, взявший на себя этот труд: обагрить руки
кровью. Ибо не было еще случая, чтобы Симон пошел против собственных слов
или сделал что-то, противное велениям своей совести.
От широкой глади вод до Пиренейских гор легли к его ногам земли языка
Ок*.
Легли!
На негнущийся хребет этих горных долин надавили тяжкой дланью в
железной рыцарской перчатке - и с мучительным хрустом пригнулась спина
Лангедока. Убери груз - и тотчас же выпрямится, чтобы плюнуть тебе в лицо.
Для того и пришел сюда Доминик, чтобы смягчились сердца, чтобы слово
оскорбления, всегда готовое сорваться с окровавленных уст этой покоренной
страны, застыло и умерло, не успев родиться.
Ибо Доминик, как всегда, шел один, с пустыми руками и полным сердцем, -
собака при Пастухе. Старый умный белый пес с черными пятнами на тощих
боках. Пес, который не ластится, но делает свою работу. Желтоватые клыки,
взгляд прямо в душу в те редкие минуты, когда поднимает глаза.
Преданность, не знающая усталости.
Что ему камни, которые летят вслед?..


А камни полетели почти сразу, едва только Пейре возвратился домой
ввечеру, усталый и злой: от разочарования в своем госте, от перепалки с
женой, от того, что Мартона в своих предположениях оказалась права, а он,
Пейре, заблуждался. Последнее обстоятельство раздосадовало его больше
остальных.
Доминик спал, но с приходом хозяев проснулся и даже попытался встать.
Голова у него кружилась, ноги горели, однако подчинились, и Доминик сделал
несколько шагов навстречу хозяину дома.
Пейре глянул на него исподлобья. Пейре был широкий, костлявый, весь
какой-то узловатый, с густыми, нависающими черными бровями. Доминик рядом
с ним казался совсем уж прозрачным. Летами оба были ровесники, обоим за
сорок - лучшие годы для монаха, но не лучшие для крестьянина.
- Ну? - молвил Пейре угрюмо. - То, что сказала моя жена, это правда?
- Смотря по тому, что она тебе сказала, - ответил Доминик.
- Что ты - проклятый католический поп, - пояснил Пейре, не стесняясь
больше в выражениях.
Но тут Доминик, как назло, уставился на него своими светлыми глазищами,
и под этим внимательным, доброжелательным взглядом смутился Пейре. Да
только велика ли заслуга - смутить невежественного мужика?
- Я католик, - сказал Доминик спокойно. - А ты?
Пейре проворчал:
- Будь я добрым катаром, вмиг распознал бы в тебе эту крапивную породу.
Тут у Доминика опять помутилось от слабости в глазах, и он ухватился за
стену, чтобы не упасть. Пейре, сердясь, бубнил и бубнил, перечисляя все то
дурное, что только мог припомнить о жизни местного католического