"Елена Хаецкая. Добрые люди и злой пес" - читать интересную книгу автора

духовенства: набралось немало. Наконец он выдохся и спросил:
- Ну, разве этого не довольно?
Доминик отозвался совсем тихо:
- Ты назвал сейчас прегрешения несчастных, слабых людей. Думая об их
дальнейшей участи, я содрогаюсь всей душой. Но скажи мне, мой добрый
хозяин, почему их грязные грешки заставили тебя так люто ненавидеть
Господа?
Пейре сказал:
- Ты, монах, видать, знатного рода и учился где-нибудь в большом
городе, а я дальше ярмарки в Фуа не бывал. Где уж мне с тобой спорить.
- Вот и не спорь, - сказал на это Доминик вполне мирно. - Коли есть
охота - позови других, кто может поспорить, а сам послушай.
- Задуришь ты нас своими спорами, - сказал Пейре чуть не плача. - Я
одно знаю: ваш Монфор, будь он проклят, сидит в Тулузе, а прежде там сидел
наш граф Раймон, с которым ваши люди обошлись жестоко и несправедливо.
- А тебе-то что с того? - спросил Доминик. - Я не о светских властях
говорить пришел.
Так и случилось, что на третий день после появления в Монферье
незнакомца, которого подобрала на дороге Мартона, местные крестьяне
собрались перед маленькой, несколько лет уже пустующей церковью послушать,
что скажет им странник.
Стоит посмотреть на эти горы, размыкающиеся над головой, на утонувшие в
густой зелени склоны и скалистые вершины, на быстрый водный поток с белыми
гребнями на перекатах, на маленькое, затерянное меж гор селение, на
пыльную эту площадь и старенькую церковку с провалившимся порогом, сквозь
который выросла уже трава за годы запустения.
На пороге, пошире расставив босые ноги, утвердилась Мартонина находка -
тощий, хворый с виду человек в рубище, с котомкой через плечо. Впервые при
дневном свете видит его Пейре и понимает, что не ошибся в своем
предположении: монашек-то действительно знатного рода. С такой осанкой
крестьянин не рождается. Нос у монаха крючком, брови дугами, ресницы
светлыми стрелами. На диво быстро набрался сил: третьего дня помирал,
вчера еле шевелился, а нынче воскрес и говорит глуховатым, но внятным и
хорошо слышным голосом.
Ничего такого особенного, впрочем, не говорит. Пересказывает
каноническое Евангелие. Но так пересказывает, будто сам при всем
присутствовал. И само собой как-то делается понятным, что все сказанное -
правда, и, стало быть, учение катарское об иллюзорности Иисуса насквозь
лживо.
Сельчане слушают, разинув рот. Потом один, у кого ума побольше, чем у
остальных, протолкался вперед и крикнул Доминику прямо в лицо:
- Да что тебя слушать, папский прихвостень! Говоришь: "Иисус", а
думаешь: "Монфор". Говоришь: "спасение души", а думаешь: "отдайте ваши
земли".
Доминик спросил:
- Ты веришь в то, что Иисуса не было? Что Он не рождался, не жил, не
ходил по земле, не ел хлеб, не пил вино, не страдал, не умирал?
- Я верю в то, что этот мир предан злу и всецело находится в руках
дьявола, - запальчиво сказал тот из сельчан, у кого было побольше ума, чем
у остальных. - Возрази мне, монах! Докажи, что я не прав!