"Елена Хаецкая. Мракобес" - читать интересную книгу автора

виноградной горы, и в дневном переходе отсюда были видны поздние огни в
деревне.
- Я грешник, - вымолвил Шальк заплетающимся языком.
Никакой реакции. Монах продолжал сидеть неподвижно.
Четверть часа Шальк, путаясь в словах и жарко вздыхая, каялся в том,
что свою сумасшедшую Кати любит более спасения души своей. Расписывал ее
дивную дырку, чудную пустоту ее лона.
- Что только не совал я туда, и руками лазил, и заглядывал... -
бормотал Шальк.
Иеронимус слушал, не перебивая и не меняя выражения лица. Наконец
Шальку стало скучно.
- Ничем тебя не проймешь, - с досадой сказал пушкарь. - Чтоб в аду тебе
сгореть, святой отец.
И признался: говорил о своей пушке.
- Я понял, - спокойно отозвался Иеронимус. - Других грехов за тобой
нет?
- А как же, - с готовностью ответил Шальк.
Монах молча глядел на него. Ждал.
- Бабий грех один за мной, - таинственно заговорил Шальк, понижая
голос. - Извел младенца во чреве.
Луна немного сместилась. Ночь шествовала над рекой, и так неинтересно
было Иеронимусу слушать пьяного солдата, так хотелось остаться наедине с
тишиной и звездами.
- Как это - извел младенца? - нехотя спросил Иеронимус.
Шальк взмахнул рукой, как будто ножом пырнуть хотел.
- Вспорол брюхо беременной бабе. Убил и ее, и ребенка.
Даже в темноте было видно, как победоносно сверкнули его глаза.
Монах дернул углом рта.
- Наговариваешь на себя, - сказал он точно через силу. - А что по пушке
скучаешь, так это не грех. И в пушечный ствол руками лазить не возбраняется
ни человечьим законом, ни Божеским. Иди, дитя мое, и больше не греши.
Чувствуя себя последним дураком, Шальк яростно выругался и с той минуты
возненавидел монаха лютой ненавистью.

Хильдегунда

Дорога вошла в деревеньку, но почти не стала лучше, только прибавились
отбросы, плавающие в мутных лужах. Тощий пес, ребра наружу, увязался было за
солдатами, да Эркенбальда пристрелила его из длинноствольного пистолета,
чтобы не своровал чего-нибудь из еды.
Бросив телегу там, где завязла по самые оси, Ремедий выпряг лошадь и,
оставив отрядное добро на попечение Эркенбальды, повел животное к
деревенскому трактиру. Остальные потянулись следом.
Проходя мимо убитой собаки, Шальк вдруг с сожалением оглянулся, дернул
носом, но тут подловил на себе пристальный взгляд монаха и с сердцем пнул
жалкий труп ногой.
Хозяин трактира уныло глядел, как к нему, радостно скаля зубы,
приближаются головорезы. Заранее подсчитывал убытки. Заодно опытным глазом
определил в этой пестрой толпе главаря - вон тот, рыжий, слева идет. Ох, и
противная же рожа. У такого снега зимой не допросишься, а довод один -