"Олег Хафизов. Дом боли " - читать интересную книгу автора

кто-нибудь. Незаметно было только тех пожилых женщин в пестрых халатах,
старых шаркунов с вытянутыми коленями порток и детей, которые днем казались
большинством. Похоже было, что орда свирепых варваров заняла помещение,
изгнав его мирный, скучный народец. В слезоточивом воздухе, проницаемом
воздушными ключами сквозняков и волнами необъяснимой вони, носился сплошной
гомон голосов, среди которых вдруг падал грубый мужской бас или взлетал
девичий взвизг. Какие-то двое уже сидели на койке Теплина, оттеснив его к
самому краю и загородив весь свет, и молча резались в шашки. В промежуток
между их пижамными спинами виднелась койка той бойкой рыжей девушки, Марфы,
которую Алеша приметил с утра. Из-под простыни торчала только ее
взлохмаченная голова с приоткрытым ртом и прикрытыми глазами. Кто-то
закутанный простыней навалился на девушку и ритмично скрипел визгливой
конструкцией койки, как бы испытывал ее на прочность.
Иногда Марфа мучительно улыбалась, показывая желтоватые неправильные
зубы, покашливала и облизывалась. Теплин аккуратно закрыл книгу, заложив ее
клочком газеты на месте прерванного чтения, встал и потянулся. Спать было
рановато.

Сливочная Луна напоминала прорезь в черной драпировке, отделяющей
затемненный мир от режущей яркости остального белого света, а звезды
лучились, как отверстия, пробитые мелкими гвоздиками в этой глухой
драпировке. Впервые в жизни Теплин заметил, что на Луне, как на
астрономической иллюстрации, действительно видны пупыри кратеров, извилины
каналов и еще какие-то голубоватые затенения и выемки, среди которых, как
ему показалось, даже кишат какие-то чертики - местное население. Это
открытие нисколько не обрадовало Теплина.
Опустив голову, он побрел по сырой траве вокруг неприступной стены
клиники, выложенной из древних глыб, замшелых на стыках и отполированных от
лысого блеска в середине. Ночное освещение театрализовало окрестность,
сгустило и приблизило заросли заповедника и придало хозяйственным
постройкам, скульптурам, растресканному от сухости фонтану и мочалистой
траве вид мертвой декорации. Тем живее казались звуки: свежие выдохи ветра,
лесные перешептывания, перелеты и перебегания.
Алеша остановился перед статуей Днищева. Покрытое беспокойными тенями
листвы и собственных неровностей гипсовое лицо героя кривлялось при каждом
налете ветра и взмахе ветвей, как лицо просыпающегося сомнамбулы, который
уже обрел способность мимики, но еще не вернул способностей движения и речи.
Пошевеливались и меч, и ребенок в руках каменного ученого. Алеше стало не по
себе, как бывает, когда замечаешь, что человек, которого ты разглядываешь,
незаметно разглядывает тебя. Он отвернулся.
Какой-то звук тревожно выделялся своей механической ритмичностью среди
других звуков ночи, не проходя сквозь них с полной отчетливостью. Ветер
приблизил его, хряский деревянный удар с последующей тупой отдачей, словно
клевок невероятно увеличенного и замедленного дятла. "Тум-тум-тум" - три
удара донеслись так ясно, как если бы "дятел" сидел где-то совсем рядом, за
углом здания, а четвертый попал в ветер, как в вату. Алеше стало тоскливо,
какое-то серое предчувствие мелькнуло и скрылось прежде, чем он успел его
угадать. Он вышел за угол, на шаровой свет фонаря, выхвативший несколько
кадров-мгновений зрелища, которое он потом не раз припоминал, додумывал,
дополнял догадками и примерял к себе.