"Олег Хафизов. Дом боли " - читать интересную книгу автора

предстоящее счастье для его сравнения с известными письменными и устными
изображениями, коль скоро оно все равно сейчас произойдет. В голове висело
слюноотделяющее слово "сладострастие".
- Я вас люблю. Да к черту "вас", я люблю тебя, Юлия, - произнес историк
тоном конферансье, заявляющего номер, после чего, естественно,
предполагалось какое-то действие.
Юлия кивнула.
- Я очень давно и сильно люблю тебя и больше никого, поверь, -
дополнительно сообщил историк, но не навалился на зажмурившуюся девушку, не
стиснул ее в объятиях, не поцеловал, не ущипнул, не укусил - одним словом,
не подкрепил свою декларацию ничем дельным, а отчего-то притих.
Когда Юлия открыла глаза, перед нею никого не было. Историк, уже в
брюках, хотя и без пиджака, обнаружился в ванной. Наклонившись, он что-то
выискивал в расстегнутом гульфике, представлявшем собой (Юлия была без
очков) как бы сплошное взъерошенное мочало. "Занято!" - взвизгнул он,
развязно засмеялся и развел руками. Остаток вечера прошел в многословных и
непонятных, в стиле исторических сочинений
Юлия, объяснениях произошедшего, вернее, того, что не произошло.
Суетливый уход историка доставил облегчение обоим.
К двадцати семи годам накопились десятки подобных случаев.
Постепенно Юлия наладилась предотвращать сближения с мужчинами, какими
бы волнующими они ни представлялись. Ее шахматный ум с печальной иронией
разыгрывал предстоящую партию с априорным нравственным проигрышем этих
докучливых созданий, добивающихся того, чем они не в состоянии
воспользоваться. Она все более приобретала сходство с прекрасным тропическим
плодом, изготовленным из воска, который привлекает вожделение зрителя, но
наказывает пресной досадой, за всякую попытку себя отведать. К тому же это
становилось небезопасно.
Вслед за Юлией Алеша зашел в отделение "О", обычный медицинский кабинет
с застекленным шкафом, стопой голубоватых журналов, колбочками, трубочками,
палочками и запахом страха. За решеткой окна бродил теплый воздушный хаос и
просто свистела какая-то птица.
Кто-то громыхал ведром.
Юлия села на табуретку возле накрытого плексигласом стола и возложила
ногу на ногу: бледные будничные чулки, кожаные тапочки с опушкой,
оптимальные в гигиеническом смысле. Полы халата расскользнулись, разумеется,
сами собой, открыв скругленный квадрат колена, также оптимально
приспособленный под ладонь. Девушка мгновенно запахнулась и отпарировала
невольный взгляд Алеши, как будто он был виновником этого крошечного
происшествия. Алеша занял место на краешке топчана, застеленного оранжевой
клеенкой для защиты от истечений.
Неожиданно и неуместно ему представилось, как по утрам Юлия натягивает
перед чьим-нибудь зеркалом чулки, лягаясь то в одну, то в другую сторону, и
ему отчего-то захотелось ее подбодрить. В конце концов, она была не намного
старше и счастливее его жен.
- В кабинете прохладно, а на улице жарко, - сказал он.
Юлия поджала губы и надела красивые очки на цепной привязи,
преобразившие ее в совершенно другого человека, как тонкая прослойка
аквариумного стекла преобразует рыбу из живого, съедобного существа в
красивый, бесполезный экспонат.