"Кулаком и добрым словом" - читать интересную книгу автора (Держ Nik)Глава 8И вечный пир, покой нам только сниться. Великий князь тяжело вздохнул и отвернулся: ему опротивело созерцать пьяные рожи богатырей. Владимир поднялся из-за стола и подошел к островерхому резному окошку. Перед ним во всей красе расстилался стольный Киев-град. Сердце радостно застучало, ведь этот город находится под его сильной рукой. Никому до Владимира не удавалось собрать вокруг княжеского стола столько могучих богатырей, даже овеянному легендами Святославу. Князь обернулся, окинув взглядом просторную палату. Радостное настроение вмиг улетучилось. Да, у его стола вся сила Руси, да какая… даже массивные лавки, вытесанные из цельных дубов, ломятся под тяжестью этой силы. Владимир криво усмехнулся, усаживаясь на свое законное место: — Что-что, а пить-есть здесь умеют. И не только пить-есть, но и языками чесать. Вон Фарлаф, трёх Боянов перепоет! И всё у него так складно выходит, и не повторился сегодня ни разу… — Ты чего, княже, такой смурной сидишь? — окликнул князя подвыпивший Претич. Воевода небрежно держал в одной руке полуведерную чару хмельного меда, наполненную до краёв, и при этом умудрялся не пролить ни капли. Ушедший с головой в свои мысли, князь вздрогнул. — А это ты, — отмахнулся он от Претича словно от назойливой мухи, — не мешай! — Здрав будь, княже! — не обращая внимания на плохое настроение князя, заревел воевода и запрокинул чару. Претич шумно глотал, а чара стремительно пустела. По длинным седым усам воеводы стекали на грудь ручейки браги, но он не замечал этого. Наконец, Претич оторвался от чары и с размаху впечатал бронзовую ножку сосуда в стол. — Эх, хороша! — крякнул он с наслаждением. — Куда в него столько лезет? — с удивлением подумал Владимир. — И ведь не пьян еще, — определил он намётанным глазом, — все его пошатывания — это так, для отвода глаз. Пусть все зрят: воевода такой же, как и все остальные. Так же пьет в три горла, а жрет так и вовсе… Ох, хитёр, старый лис, хитёр! Претич отёр тыльной стороной ладони мокрые усы и пристально посмотрел князю в глаза. — Так в чём кручина, князь? — спросил он Владимира совершенно трезвым голосом. — Надрали ляхам задницу? Надрали! Червенские земли теперь твои? Твои! Так чего же тебе еще? Радуйся! — Что-то нерадостно мне как-то. Это сегодня мы ляхам задницу надрали, а завтра они всё взад вернут! И все наши заставы и посты, для них тьфу, мелочь. Сметут и не заметят! — Так за чем дело стало? — удивился Претич. — Нужно союзниками на местах обзаводиться. Литовцы, например, давно с ляхами на ножах, жмудины тожа. Пускай они за ляхами и последят. — То-то и оно: чем жмудинов на свою сторону приманить? — Чем? — не поверил Претич. — Удивляюсь я тебе, княже! Ты часом не болен? Давай, переставай хандрить! Соберись! — Пытаюсь, Претич! Но как гляну вокруг, выть аки псу хочется! Претич удивлённо приподнял одну бровь: — Не понял! Поясни, князь, мне неразумному. Владимир развёл руками: — Да ты сам внимательнее посмотри, Претич! Претич неопределенно поджал плечами: — Пир, как пир. Как и положено у нас на Руси — горой. В дальнем углу палаты кто-то хриплым голосом затянул походную песню, её подхватили, заорали лужёными глотками, так что посуда на столе начала звенеть и подпрыгивать. Збыслав Мешкович отбивал такт большой обглоданной костью и, не рассчитав замах, заехал ей в глаз мрачному Якуну. Тот не стерпел и ответил. Драка, словно лесной пожар, пробежала по рядам пирующих, изрядно их проредив. Кто — то из витязей спал мордой в тарелке, пуская слюни. Кто-то, не выдержав непосильных возлияний, валялся под столом вместе с собаками. Владимир болезненно скривился: — И это моя сила? Моя гордость? Лучшие из лучших? Они даже пить-то как следует не умеют! — Сопляки они ишшо — меры не знают! — заступился за пирующих витязей воевода. — Вот завтра проспятся, тады другой разговор! А лучшие, сам знаешь, долго по пирам не сидят! Заставы, кордоны… — А-а-а! — Владимир обречённо махнул рукой. — Какая муха тебя сегодня укусила, великий князь? — полюбопытствовал воевода. — Сон плохой видел, не с той ноги встал… — Князь не успел договорить, когда пьяный гомон прорезал хвастливый возглас: — Да я ентих Смоков, по десятку в пучок…ик…и на ярмарке…скоморохам подарил, пусть честной народ…ик…тешат… — А я…я! — перебил говоруна еще один хвастун, — яйцо кощеево, единственное, от…ото…отобрвал… Вокруг заржали, а хвастунов понесло — со всех сторон уже слышались пьяные выкрики один громче другого: — А я… — Нет, я… — Да ты послушай… Владимир потемнел лицом. В глазах сверкнули молнии. Он вскочил с резного кресла, и, заглушая пьяный гомон, заорал, словно на поле боя: — Идите!!! И сделайте руками то, что сотворили языками!!! Князь вскочил и в раздражении покинул Золотую Палату. После его ухода воцарилась гнетущая тишина. В коридоре Претич догнал князя. — Круто ты с ними! Они ить как дети малые… — Пусть, — зло перебил воеводу Владимир, — прежде сто раз подумают, чем брякнуть что-либо! — Так не со зла ведь! Завтра проспятся… — Пьяный проспится, — опять перебил Претича князь, — дурак — никогда! Это им наука: чтоб не бросали попусту слова на ветер! И всё — забыли об этом! Сейчас голова не о том болит. Так чего ты там с ляхами предлагал? — Да всё ж тут просто: у Литовского королька две дочки на выданье. Засылай сватов. Женишься — вот тебе и союзник-сродственник. А у тебя все равно ентих жён, что у юродивого вшей. Некоторых ты даже и в лицо, наверно, не видел. Так, что одной больше, одной меньше… — В лицо, может, и не видел, — усмехнулся Владимир, — но всё остальное, уж поверь мне, рассмотрел! Претич громко заржал, словно сытый жеребец. — Литовцев мы потом, позже, прищучим, — тем временем продолжал князь, — придумаем чего-нибудь! А сейчас ты прав — зашлем сватов. Так, — он почесал бритый затылок, — кого послать? — Тут, — сказал Претич, многозначительно подняв указательный палец, — подход нужон! Пошли Дуная. Он литовскому корольку почитай несколько лет служил верой и правдой. Обычаи, людёв нужных знает не понаслышке. Лучшего свата и не сыскать… — Постой! — перебил князь Претича. — Это какой Дунай? Побратим Добрыни? — А то! — довольно фыркнул Претич. — Он самый! — Ты думаешь, ему можно верить? — Владимир пристально посмотрел воеводе в глаза. — Думаю, можно, — отозвался Претич. — Он тебе на верность присягал. А такие просто так клятвы не нарушают! Да к тому же за него Добрыня поручился. А что молод, да горяч, с кем не бывает. — Знаешь, что я сделаю? — спросил воеводу Владимир. Воевода отрицательно качнул головой. — С Дунаем Добрыню пошлю, — Владимир усмехнулся, — присмотрит за ним, если что. Развеется. А то я гляжу, Киев его томит! На пирах его не видно! Скоро разговоры пойдут, что князя чурается, видеть не хочет! А так при деле! Не гоже лучшему богатырю земли Русской без дела сидеть! Не гоже! Все! Решено! Пускай собирается! — отрывисто приказал князь. — А ты, Претич, найди Дуная! К Добрыне гонца послать не забудь! Да передай, чтоб не мешкали! Время нынче дорого! Добротный терем в три поверха, почитай в трех шагах от княжьего, две конюшни, пять амбаров. В подвалах, скрынях, сундуках разного добра навалом. Да и как же иначе, ведь он, Добрыня, у самого кормила власти. Второй после великого князя. А ведь еще совсем недавно кем он был? Никем — безродный раб! Хотя насчет безродности, это еще бабка надвое сказала. Сын древлянского князя Мала, да не простого, а светлого. Но, судьба в любой момент может круто повернуть. С отцом так и случилось: слабы оказались древляне супротив Киева. Княгиня Ольга взяла Мала в полон. Поселила в Киеве, чтоб на глазах всегда был: мало ли чего еще удумает. Отец первое время хорохорился, затем сник, смирился. Вот и сейчас он сидит, сгорбившись, за столом, все такой же мощный, как и раньше. Но могучие плечи опущены, в глазах уж нет того блеска. Угас боевой задор, испарился, словно утренний туман под лучами жаркого солнца. А ему, Добрыне, пришлось подниматься с самого низа. Все сам, ступенька за ступенькой. И чего он только не хлебнул за свою жизнь. Хотя, может оно и к лучшему: кем бы он стал, сложись жизнь иначе? Удельным князьком маленького племени, что дальше леса, в котором живёт, ничего не зрит. Так или иначе, он бы не смог долго противостоять растущей мощи Киева. А племяш — молодец, держава под ним крепчает. Тоже почитай своим умом да удалью молодецкой стол киевский под себя взял, не без его, правда, Добрыни, помощи. Матереет волчонок на глазах. Про таких говорят: молодой, да ранний. И судьба его с судьбой самого Добрыни ой как схожа. Жизнь — полоска чёрная, полоска белая… Вот и белая, наконец. Славен Добрыня подвигами своими. Богат. Знатен. Всяк его имя знает. Сам великий князь с ним совет держит, с самыми ответственными поручениями посылает. Дом его — полная чаша. Любящая жена… Что еще для полного счастья надо? Всё есть, всего достиг! Наслаждайся! Но нет, томит что-то… Добрыня резко встал. Вышел из-за стола, даже не прикоснувшись к еде. Милена, любящая жена, проводила его горьким понимающим взглядом. Из горницы — на улицу, на свежий воздух. Хотя какой он тут свежий? Эх, полюшко-поле… Нет больше мочи сидеть в четырех тесных стенах. Пусть даже в хоромах, всё равно тесно! Он открыл дверь и на широком крыльце, не княжеском, конечно, у Владимира поболе будет, нос к носу столкнулся к Радькой. Радька, родом из радимичей, названый в честь Радима — их прародителя, был младшим дружинником, но все больше бегал по поручениям князя и воевод. Ударившись о твердую грудь богатыря, Радька пошатнулся и чуть было не упал с высокого крыльца. Но крепкая как кузнечные клещи рука Добрыни мертвой хваткой ухватила Радьку за нарядный кафтан. — Ты чего это несёшься, словно ошпаренный? — рявкнул Добрыня, отпуская парня. — Чуть не затоптал! Отрок оглядел могучую фигуру витязя, нависшую над ним словно утёс, и с сомнением покачал головой. — Скорей расшибешься об тебя в лепешку! — сказал он, тяжело дыша и потирая ушибленное плечо. — Тверд, словно кремень, даром, что без доспеха! — Что за спешка такая? — требовательно спросил Добрыня. — Князь срочно к себе требует! — выпалил Радька. — Зачем? — Не могу знать! — отрапортовал гонец. — Сказано только, что срочно! — Ладно, езжай. Передай, что сейчас буду. Радька легко сбежал с крыльца, красиво запрыгнул в седло. Воткнул коню шпоры в бока. Жеребец покосился на седока, недовольно заржал и выскочил со двора в открытые большие ворота. Добрыня немного постоял, подождал, пока осядет пыль. Затем степенно спустился с крыльца. Вошёл в конюшню. Снежок приветствовал хозяина счастливым ржанием. Добрыня ласково потрепал коня по снежно-белой гриве: — Застоялся, родной! Снежок обнюхивал Добрыню и, довольно пофыркивая, перебирал мягкими губами его русые волосы. Богатырь вывел коня во двор, оседлал. Легко, не касаясь стремян, взлетел в седло. Застоявшийся конь взмыл на дыбы, громко радостно заржал. Тугой ветер ударил в лицо. Широкий двор остался позади. Не успел он опомниться, как уже въезжал на княжий двор. Бросив в руки подбежавшего отрока повод, он неспешно поднялся по ступеням княжеского крыльца. При этом не переставая краем глаза следить, чтобы отрок обошелся со Снежком как следует: остудил, поводив по двору. Стража без вопросов пропустила Добрыню: здесь все знали в лицо прославленного витязя. Внутренние покои терема встретили Добрыню душным липким полумраком. По коридору едва не сбив богатыря с ног, пронесся, зажимая рукой рот, пьяный в дугу дружинник. Добрыня посторонился: только тронь, заблюет с ног до головы. — Не добежал! — усмехнулся Добрыня, слыша, за спиной характерный звук. — И кто только не вьется вокруг княжьего стола! Шушера разная: стол жратвы, да жбан медовухи — вот их поле боя! Со стороны Золотой палаты доносился приглушенный гул, будто неподалёку находился гигантский улей. Да и в Серебряной палате не уступали, то и дело слышались здравицы князю, пьяные песни, хвастливые выкрики. Взмыленные слуги, словно муравьи совали между кухней и пиршественным залом, не успевая подносить всё новые и новые блюда. Добрыня, не останавливаясь, шел прямо в личные покои князя. Открыв приземистую дубовую дверь, витязь пригнулся и прошел внутрь. На большом столе была расстелена карта. Над картой склонились три человека. На звук открывшейся двери они повернулись и посмотрели на вошедшего. — Проходи, Добрыня, — хмуро сказал Владимир, — давно тебя ждём. Как здоровье? Может, хворь тебя одолела? — Князь внимательно смотрел на Добрыню в ожидании ответа. — Добрыню? Хворь? — заржал Претич, схватившись за свой необъятный живот. — Да ты глянь на него: об этого крепыша любая хворь зубы обломает! Князь пристально смотрел в светлые глаза Добрыни. — Спасибо, князь за заботу, за ласку! Здоров я! Зачем звал? — Чего же в последнее время не видно тебя? — словно не расслышав вопроса, продолжал Владимир. — Пирами княжими брезгуешь? Люди уж говорят: Добрыня князя чурается, уж не задумал ли чего? — Не все собаки, что на цепи брешут, действительно вора чуют, — спокойно ответил Добрыня. — Устал я, князь, без дела стоящего! Томит меня город! Тошнит от пиров, хочу к Муромцу на заставу… — Я тоже устал! — зло перебил его Владимир. — Власть — тяжкое бремя! Тебе ли этого не знать, Добрыня? Взвалить это бремя на себя — одно, а вот удержать — совсем другое! К Муромцу не отпущу, есть поважнее дела, для этого и звал! Князь вновь склонился над картой. Претич и Волчий Хвост последовали примеру Владимира. Добрыня подошёл поближе. — Вот, — сказал Владимир, очертив круг на карте, — Перемышль, Волынь, Червен, в общем вся территория, откуда мы потеснили ляхов. Теперь главная задача эту территорию удержать. Но оставлять здесь свои войска мы не можем — оголять другие рубежи Руси нельзя. Печенеги только этого и ждут. На ополчение местных князьков надежды нет. Им без разницы, кому дань давать: нам или ляхам. Есть несколько верных… но их мало. Поэтому нужен сильный союзник. Например, литовский король. Он ляхов не любит… — Так ведь у нас и в Литве интерес есть! — подал голос Волчий Хвост. — До них тоже черёд дойдёт, — Владимир оставался невозмутимым. — Позже, Волчара, позже. Прищучим и литовцев и жмудинов, только перья полетят. Но для начала укрепимся в Червенских землях. Вот для чего я тебя позвал! — подытожил князь и повернулся к Добрыне. — Благодарствуй, княже, за доверие! — просто сказал Добрыня. — Какая выгода от этого союза литовцам? Что мы можем им предложить за поддержку? Ежели без выгоды договариваться, то я не златоуст, не Олег Вещий. Какие условия? — Никаких условий! Я женюсь на одной из его дочерей, — лицо Владимира стало хитрым. — А они получат все выгоды этого династического союза. Как сродственники. Ты должен просто уговорить Турберна отдать за меня дочь! — Но ведь я никогда еще не имел дел с литвой! — возразил Добрыня. — А у тебя будет попутчик, знающий литовский двор и его обычаи! — парировал князь. — Это кто ж? — удивился Добрыня. — Как кто? — пришёл черёд удивляться Владимиру. — Побратим твой, Дунай! Добрыня улыбнулся, вспомнив Дуная: — Хороший парень, и вой добрый! — Вой действительно добрый, — подтвердил Волчий Хвост. — Побольше б таких… Раздался негромкий стук в дверь. Низкая дверь отворилась и в горницу, наклонившись, протиснулся человек в полной боевой амуниции. Его широкие плечи, обтянутые кольчугой, не проходили в узкий проём и, для того чтобы пройти, ему пришлось развернутся боком. — Исполать! — коротко сказал вошедший воин. — О! Дунай пожаловал! — засмеялся неунывающий Претич. — А мы только-только тебя поминали! Серые бездонные глаза Дуная недобро сверкнули. Подбородок воинственно выдвинулся вперёд: — И что? Претич, не переставая смеяться, вплотную подошел к богатырю, шутя стукнул его кулаком в широкую грудь: — Остынь, уж больно горяч! Эх, — вздохнул старый воевода, — где мои семнадцать лет? Молодо — зелено! Везде обиды мерещатся! О тебе здесь никто дурного слова не сказал, только хвалили! — Ладно, кончайте! — пресёк веселье Владимир. — Шутки шутками, а дело серьёзное! После ржать будем! Скажи, Дунай, ты в каких отношениях с королём Турберном? — Дык, какие отношения? — удивился Дунай. — Служил ему когда-то, как тебе сейчас, верой и правдой. — А почему ушёл? — продолжал допытываться Владимир. — Про это сказ отдельный, — улыбнулся Дунай, — Добрыня виноват. Да чего я рассказываю, вам всё и так известно! — Известно, известно, — подтвердили присутствующие. — Значит так, — продолжил речь великий князь, — я слышал у Турберна две дочери на выданье. А я жениться решил. При этих словах Дунай вздрогнул, и это не укрылось от внимательного взгляда Владимира. Но великий князь вида не подал. — Так, что посоветовать можешь? Какую дочку сватать? — Лучше старшую, Опраксию! — слишком поспешно выпалил Дунай. — Почему не младшую? — вкрадчиво поинтересовался Владимир. — Старшая — Опраксия, спокойная, покладистая, лучшей жены не сыскать! А Настасья, младшая — чистый огонь, вспыльчива…если что не по ней…если против её воли, такого натворить может! — Хм! — озадачился Владимир. — Проблемы нам сейчас не нужны! Дунай тем временем с жаром продолжал, словно от этого зависело многое: — Старик Турберн давно наследника хотел, но боги не дали. Зато Настасья выросла настоящей поляницей. Сильная — сила древних богатырей в ней пробудилась, здоровых мужиков наземь, словно тюки соломы, бросает. — И тебя тоже бросала? — хитро прищурившись, спросил Претич. — Нет, — потупив взор, ответил Дунай и покраснел до самых кончиков ушей, — не боролись мы с ней. Я опозориться боялся. — Ты? — не поверил Волчий Хвост. — Ты с Добрыней на равных бился и побоялся, что девка тебя заломает? — Она при мне стольких богатырей бивала, тех, что из разных земель свататься приезжали. А она: только кто меня пересилит, тому верной женой буду! До сих пор ни одного героя не нашлось! — Уговорил! — согласился Владимир. — Сватать будем Опраксию. Недосуг мне сейчас ездить с девками биться. Собирайтесь! Возьми с собой десяток хороших бойцов в сопровождение — неспокойно в поле… — Князь, мне с Дунаем вдвоем сподручнее, да и быстрее будет! — возразил Добрыня. — И литвинов нечего расслаблять, а то возомнят о себе невесть что! — Добре! — согласился Владимир. Жду только с хорошими вестями! Настоящему богатырю собраться — только подпоясаться: заскочив домой, Добрыня лишь поцеловал Милену. Та сразу всё поняла. Отвернувшись, она смахнула сверкнувшую в уголке глаза слезинку. Добрыня обнял старого отца. Потрепал по русой голове маленького племяша Борьку, что после смерти сестры остался на попечении Добрыни. Снежок призывно ржал во дворе, перебирая тонкими крепкими ногами. В путь. Необъятные просторы, теряющиеся за виднокраем. Пыль. Распухший багровый диск солнца над головой, от иссушающего зноя которого не укрыться под благодатной сенью деревьев. Это степь. А по-русски — полюшко-поле. Добрыня полной грудью вдохнул терпкий запах полыни. — Наконец — то! — шумно выдохнул он, по-мальчишески гикнул и пустил Снежка в галоп. Серая, выжженная солнцем земля понеслась навстречу. Горячая кровь стремительно побежала по жилам, стряхивая городское оцепенение. Добрыня словно проснулся от долгого сна. Как будто скинул с плеч десяток лет. Сила, переполняющая его крепкое тело, выплеснулась в радостном богатырском кличе. Он визжал словно степняк, сливаясь в единое целое со своим конём, степью и небом. Все проблемы и заботы остались где-то позади, в степной пыли, поднятой копытами верного боевого коня. Он кричал до тех пор, пока черный жеребец Дуная, наконец-то, не нагнал Снежка. Дальше богатыри поехали бок о бок. — Ты словно из плена вырвался, — удивился мальчишеской выходке Добрыни Дунай. Добрыня утвердительно кивнул. — Так оно и есть! Власть, богатство, почет — самый страшный плен! Дунай в недоумении уставился на побратима. — Это почему же? К этому стремится каждый нормальный человек! — А так, — пояснил Добрыня, — что не каждый этот плен увидеть может! Ведь такой плен сладок, и всяк нормальный человек, тут ты прав, к нему стремится. Чтобы его увидеть, нужно подняться над собой. А чтобы стряхнуть с себя тяжкие оковы, так и вообще — на недосягаемую высоту. — И ты стряхнул? — спросил с интересом Дунай. — Нет, — грустно ответил Добрыня, — я только увидел. У меня не хватает храбрости, чтобы сделать следующий шаг! — Тебе? — не поверил Дунай. — Не хватает храбрости? Не верю! — Здесь не та храбрость…, - Добрыня замолчал, подбирая слова. — …даже не знаю, как тебе объяснить. Представь, ты всю жизнь идешь к намеченной цели, цепляешься зубами за каждую пройденную пядь. Ступенька за ступенькой. Каждый шаг вверх — это годы кропотливого труда, море солёного пота, частенько кровавые сопли и слезы. Или представь еще, что построил ты дом, чтобы жить в нем, а после того, как работа сделана, взять и враз все сломать. Для этого особая храбрость нужна! — Эх! — вздохнул Дунай. — Сложно ты говоришь, Никитич! — Ладно, — проворчал Добрыня, — поживёшь с моё, еще не так запоёшь! — Так это еще не скоро будет! — весело крикнул Дунай, пришпорив своего угольно-черного жеребца Ворона. — Догоняй, старичок! Ворон обиженно заржал и понес седока навстречу заходящему солнцу, выбрасывая из-под копыт большие комья земли. Добрыня посмотрел вслед быстро удаляющемуся Дунаю, залихватски свистнул, посылая Снежка вдогонку. Тени седоков удлинялись — солнце шло на покой. — Ну, что, — окрикнул Добрыня Дуная, — пора и нам на покой! Еще немного проедем и привал устроим! — Не-а! — отозвался богатырь. — Я эти места хорошо знаю: через пару верст с гаком будет небольшая весь. Там и заночуем. — А в том гаке еще верст десять? — не удержался и подковырнул побратима Добрыня. — А нам и двадцать проскакать, раз плюнуть! — не остался в долгу Дунай. — Ладно, — успокоился Добрыня, — показывай свою весь. Сумерки уже опустились на землю, когда друзья приблизились к долгожданному поселению. Вокруг стояла поразительная тишина. — А где же люди? — тихо прошептал Добрыня, осматривая приближающуюся весь издалека. — Ни огонька, ни речи человечьей не слышно. Будто ушли все отсюда! — Я тоже ничего понять не могу, — согласился с побратимом Дунай. — Будь начеку! — предупредил Добрыня, привычно поправляя перевязь с мечом. Со стороны селения подул легкий ветерок. Снежок недовольно захрапел, попятился, прядая ушами. — Нечисто здесь! — сказал Добрыня, одной рукой выдёргивая клинок, другой пытаясь успокоить коня. Остро отточенная сталь тускло блеснула в сгущающихся сумерках. — Снежок кровь чует! Дунай с тихим шелестом обнажил свой меч. Готовые к любой неожиданности, они въехали в посёлок. — Никого! — Дунай выглядел озадаченным. Доехав до площади, витязи оторопели: недалеко от столба Велесу, потемневшего от времени и крови треб, приносимых суровому богу, высилась груда истерзанных тел селян. — Это кто ж их так? — не веря глазам, спросил Дунай. — Не знаю, — ответил Добрыня, — на степняков не похоже. Те налетят скоком, народ посекут, пограбят, девок изнасилуют, но что бы так… словно скот на бойне…выпотрошены… — Тут на требы похоже, только какому богу? — Уж не Велесу точно, его столб сухой. Не перепало старому ни капли! — Вот тебе и заночевали! — горестно воскликнул Дунай. — Да, — вздохнул Добрыня, — другое место для ночлега придется искать. Только упокоить их надо, — он кивнул в сторону мертвецов. — Краду соорудить. Дождавшись пока жаркий очищающий костер разгорится, вознося души умерших в ирий, герои выехали из села на поиски подходящего места для ночёвки. Ночь уже вступила в свои права, когда витязи остановились в небольшом овраге. Огонь разводить не стали, решили, что без него спокойнее. Пожевав вяленого мяса и запив его из фляги, Добрыня задумчиво сказал: — Странно всё это. Мне такого еще не доводилось видеть! Чтобы всех порезали… даже девок в полон не угнали. Ладно, утро вечера мудренее. Ложись первым, я в дозоре постою. Разбужу — сменишь меня. Но Дунай его уже не слышал, он сладко посапывал, положив под голову седло. Ночь прошла спокойно. Наскоро перекусив, богатыри оседлали коней, и тронулись в путь. — Слушай, Добрыня, давай-ка поедем другой дорогой, — предложил вдруг Дунай. — Там к полудню будет еще одна весь. Мож там узнаем чего. А то мало ли что на Руси завелось? — Точно! — согласился Добрыня. — Отсюда до Киева рукой подать. Разведаем. Солнце, зависшее в зените, пекло неимоверно. Но побратимы ехали в полном боевом доспехе, несмотря на жару, готовые к любой неожиданности. Пот заливал глаза, капал с кончика носа. Наконец, вдали показалась спасительная весь, где можно перевести дух. Но по мере приближения к ней становилось ясно: здесь тоже больше никто не живет. Картина повторилась: груда искромсанных тел, вырезанные сердца, выпущенная кровь. — Есть еще рядом жилье? — хмуро спросил побратима Добрыня. — По пути еще пара сел попадется, маленьких. И еще городище. До него день пути. Завтра к вечеру будем. — Хорошо, мертвых упокоим — и в путь! |
||
|