"Кулаком и добрым словом" - читать интересную книгу автора (Держ Nik)Глава 7Холодный ночной ветер разорвал клочья тумана, и взорам изумленных путников предстал частокол. Толстые нетесаные бревна частокола венчали многочисленные черепа: человечьи, лосиные, медвежьи и волчьи, даже какие-то неведомые, коих было больше. Черепа светились в темноте мертвенным голубым светом, напоминая лесные бродячие огоньки. — Вот тебе и костерок, — пробормотал Кожемяка, — никак на Ягу наткнулись! — Яга не Яга, но не простой человек здесь живёт! — Сожрёт, как пить дать, сожрёт! — расстроился Никита. — Двум смертям не бывать… — хорохорился Морозко. — Пошли что ли? На поперечной балке ворот висела огромная желтая черепушка, увенчанная острыми рогами, которые росли, как ни странно, прямо из пасти. Едва только друзья приблизились к воротам, глазницы черепа ярко загорелись. — Слышь, Морозко, — прошептал Кожемяка, — эта зверюга нас разглядывает. — Разглядывает, — согласился парень. — Только не зверюга, а сам хозяин сейчас ее глазами смотрит. Вдруг запор ворот громко щелкнул и дверь, противно скрипнув, распахнулась. — Смотри-ка, приглашает нас хозяин, — удивленно произнёс Морозко. Никита в нерешительности мялся перед открытой дверью. — А мне чего-то не по себе! Превратит он нас в жаб или червей… — Не дрейфь! — Морозко уже переступил порог. — Что-то подсказывает мне — всё нормально будет! — Тебе виднее, — нехотя согласился Никита, — ты ж всё-таки волхв, хоть и не доученный. И словно бык на бойню понуро пошёл вслед за другом. Дом за оградой был маленький и неказистый, сложенный, как и частокол из нетесаных брёвен. На ветхом крылечке сидела старушка. Ничего страшного в её облике не было, скорее наоборот, она глядела на путешественников словно мать на неразумные чада. — Гости дорогие пожаловали! — весело произнесла старушка. — Давненько у меня человечьим духом не пахло! Она мило улыбнулась, блеснув двумя рядами ровных, ослепительно белых зубов, так не вязавшихся с её возрастом. Все так же мило улыбаясь, она поинтересовалась: — Долю пытаем, а хлопцы? Друзья поклонились старухе до земли. — Исполать тебе, бабушка! — Ты уж прости нас, бабуля, что незваными гостями к тебе явились, — вежливо сказал Морозко. — Но раз уж мы здесь, то давай, как положено — накорми, в баньке помой, спать уложи, а потом уже и спрашивай… — Молод ты ишшо меня учить, — перебила парня старуха. — А где, кем и что положено, я и без тебя знаю! Она легко поднялась, словно молодуха, и приглашающим жестом поманила парней за собой: — Проходите гости дорогие! Чем богаты, тем и рады! И исчезла в пугающей темноте дверного проема. — А ну как сожрет? — прошептал Кожемяка. — Зубы видел? — А! Пропадать так с музыкой! Махнув рукой, Морозко нагнулся, чтобы не стукнуться головой о низкую притолоку, и тоже исчез в темноте. — Была — ни была! — решился Кожемяка. — Стой! — остановил его властный окрик хозяйки. — Нечего в дом эту железяку тащить! Никита вздрогнул и остановился. — У крыльца оставь! Бывший хозяин её мне известен. Никогда он мне не нравился, шаромыга этот, как впрочем, и сестренка его — Марена! Так что меч сымай, или во дворе ночевать будешь! Никита немного подумал, затем решительно сбросил лямки перевязи с плеч. Но оставлять чудесное оружие без присмотра не хотелось. — Не боись! Никто твою железку не возьмёт! — успокоила старуха. — Себе дороже. Так, где — же… ага вот, — внутри хатку озарил неровный свет лампы. - … и не дай тебе, что б сюды бывший хозяин припёрси! Ничего хорошего из этого не выйдет! — Не припрётся, — встрял Кожемяка, — я его мертвым видел! — Не смеши, — фыркнула старуха, — боги не умирают… хотя давненько о нём слышно не было. — Да не сойти мне с этого места! — обиделся Кожемяка. — Своими руками из его скрюченных пальцев меч выковыривал! Ни капли жизни в нём не осталось — труха одна! — Правда, бабушка, — подтвердил Морозко. — Ладно, забыли. А то вспомни Мора, он и появится. А лучше б выкинул ты эту дрянь! — посоветовала она. — Ну не хочешь — дело твоё, бросай её у крыльца и заходи. Накормлю вас горемычных. Внутри избушка была чистой и опрятной. Большая печь с лежанкой, лавки стол — всё как у людей. Удивило друзей отсутствие в избушке колдовских принадлежностей: трав чародейных, лягух сушёных, летучих мышей толчёных и другие причиндалов, коих у всякой уважающей себя ведьмы должно быть в изобилии. — Садитесь, гости дорогие! — пропела бабка, указывая приятелям на лавку. — Давненько ко мне никто не захаживал, — суетилась она возле печи, открывая заслонку. В нос приятелям шибанул одуряющий запах печёной утки и разваристой гречневой каши. Бабка ловко подцепила горшок ухватом и поставила его перед носом оголодавших парней. Их желудки радостно взвыли, а руки сами потянулись к истекающей жиром утке. Но голод не помешал приятелям заметить, что в печи углей не было. Но это их не испугало: они наперебой отрывали куски сочного мяса и забрасывали их в бездонные глубины урчащих желудков. Вмиг от утки не осталось и костей. Настал черёд гречневой каши. Ложки мелькали с удивительной быстротой, сталкивались в чугунке и дальше продолжали свой путь. Под весёлый перестук ложек старушка вышла из избы. Когда с кашей было покончено, парни, сыто рыгнув, отвалились от стола. — Ну, горемыки, червячка заморили? — стоя на пороге, спросила старуха. — Банька готова уж, опосля покушаем по-настоящему! Она в предвкушении потерла руку об руку и вышла из избушки. — Чего это она откушает по-настоящему? — судорожно сглотнув остатки каши, прошептал Никита. — Уж не нами ли закусить собралась? Сначала накормит, помоет, а потом сожрёт с потрохами — благо чистые, да еще и гречкой нашпигованные! — А мне она наоборот такой миленькой старушкой показалась, — не согласился Морозко. — Сожрёт, точно сожрёт! Ладно, пойдём в баньке перед смертью попаримся! — набрался решимости Никита и встал из-за стола. — Хоть в навье царство чистыми придём! — А я, Никита, как-то баньку не очень, это… уважаю. Жарко там, дышать нечем… Лучше иди-ка ты один! Я тебя здесь подожду. — Ты чего это, друга одного хочешь бросить? Если вместе, то вместе до конца…Давай, не упрямься, банька это… это ух… Он выдернул Морозку из-за стола, и они вместе вышли на улицу. Туман, преследовавший друзей на болоте, рассеялся. Луна поливала землю бледным светом, однако вокруг было сносно видно. Из баньки уже вовсю валил дым. — Ты, бабуль, по черному топишь чего — ли? — поинтересовался Кожемяка. — По чёрному, внучек, по черному, — в тон ему отвечала старуха. — Путную печурку сложить некому — одинокая я! — Ладно, бабка, завтра поможем тебе: и печурку сварганим, сруб колодезный сгнивший поправим. Ну и еще чего по мелочи… — Ой спасибо, ребятки, — заохала старуха. — Ну вы айдате мойтеся, а я чего ить на стол соберу, — с этими слова она исчезла в избушке. — Ну и наобещал ты со страху, — толкнув локтем в бок Никиту, рассмеялся Морозко. — Ничего не со страху, — начал отпираться Кожемяка. — Просто бабку пожалел, тяжко ей одной в этакой глуши. Ну и к тому же подумает — жрать нас или мы так больше пользы принесём. А то вполне могла в баньке этой и зажарить. Вона как натопила. — Во, во! И я о том же! Ну её эту баньку. В речушке какой-нибудь… — Не ной, Морозко! Я тя еще научу, как парится надо. Пошли, прогорело вроде уже — не дымит. Они вошли в малюсенький предбанничек и начали сбрасывать грязную одежду в угол, на лавку. — Помоемся и одежонку заодно простирнем, — сказал Никита, бросая грязные портки в общую кучу. К удивлению парней, куча грязного белья ожила и заговорила человеческим голосом. — Носит тута всяких побирушек, — ворчала куча, — а им еще баньку истопи, нешто у самих руки отвалятся! Из вороха белья показался грязный спутанный ком давно немытых волос. Затем нечёсаная бороденка. Лица видно не было, только глаза сердито сверкали из-под сальных волос. Наконец, раскидав остатки грязной одежды, перед друзьями предстал во всей своей красе маленький, костлявый покрытый копотью человечек. Он был совершенно гол, если не считать одеждой всё ту же нечесаную бороду. — О! А это чё за явление? — тыча пальцем в человечка, спросил Кожемяка. — Ты откель такой взялся? — Сам ты явление! — обиделся человечек. — Живу я здесь. А вот вы на мою голову откуда свалились? — Так ты банник! — хлопнув себя по лбу, догадался Морозко. — Да, банник! — недовольным голосом ответил старичок. — И это моя баня… — А если ты банник, — перебил старичка Никита, — то чего грязный такой! — В бане ведь живешь! А! Ты наверно ленивый банник… — Сам ты ленивый, — обиделся старичок. — Бабка почитай лет сто уж как баню не топила! Когда уж тут помыться? — А сам чего не истопишь? Да и бабку бы помыл, — подначивал банника Кожемяка. — Не положено мне баню топить! — напыжившись, ответил старичок. — Ты видел где-нибудь, чтобы банники сами баню топили? Никита в задумчивости почесал затылок: — Не-а, не видел. — Вот то-то и оно, что не видел! — А по-твоему лучше грязью зарасти, но дождаться пока другой истопит? — Ну, не знаю… Банник задумался, почухал сначала спину о покрытую копотью стенку бани, затем залез грязной пятерней в волосы и с остервенением начал чесать голову. — Вон, словно пёс шелудивый чешешься, — уличил Банника Кожемяка, — помыться тебе нужно, и чем скорее, тем лучше! — И не говори, — продолжая чесаться, согласился старичок, — пойдём, хватанём парку! Он скрылся в парилке. — Давай, Морозко, присоединяйся! — сказал Кожемяка, и клубы пара окутали его со всех сторон. Морозко помялся. — А, была не была, — решил он, и вошел в парилку вслед за Никитой. Нестерпимый жар опалил парня. Дышать стало трудно. — Чего встал как пень — дверь закрой! — закричал на него банник. — Да закрыл я её, закрыл! — обливаясь потом, оправдывался в ответ Морозко. Банник подошел к двери, проверил. — Хм, — почесал он бороду, — точно закрыта. Ничего не понимаю, ведь откуда-то дует! Холод, аж до костей пробирает. Щас исправим! Никитушка, — заорал он во всю глотку, — поддай родный парку! — Ага, — отозвался Никита, и плеснул на раскалённую каменку ковш воды. Струя обжигающего пара рванулась от каменки вверх, не давая Морозке вздохнуть. Больше терпеть эту муку не было сил: всё вокруг завертелось с ужасной скоростью, и он рухнул на пол. Очнулся Морозко от струи ледяной воды, льющейся на него сверху. — Ты смотри, — удивлялся банник, — и как еще он решился в баню зайти? А я всё думал, откуда дует, откуда холод? Так это от тебя, паря, холодом веет! Банник поскользнулся и, нелепо взмахнув руками, распластался возле лежащего на спине парня. — Ты поглянь, — ворчал банник, — с трудом поднимаясь на ноги, — во чё ты мне баню превратил! Морозко приподнялся и огляделся по сторонам. Пол бани был сплошь покрыт тонким слоем льда, на стенах выступила изморозь, с потолка свисали сосульки. Банник стучал зубами и трясся от холода. — А я только во вкус вошел…, - он подбежал к печке. — Эх, еще тлеют уголёчки, — обрадовался банник, — ща раздуем. — Прости меня, дурака, что тебя в баню поволок, — виновато произнес Кожемяка. — Не знал я, что так выйдет! — Да ладно, мне уже лучше! Я тоже хорош: знал ведь, что нельзя, — успокаивал Морозко друга. Он поднялся и вылил на себя еще ковш холодной воды. — Ты иди. Вон банник уже опять печку раскочегарил… На всю жизнь, наверное, напарился. А я лучше на улице посижу. Морозко вышел во двор, уселся на колоду для рубки дров. Прохладный ночной ветерок принёс долгожданное облегчение. Парень тяжело вздохнул, вспоминая Силивёрста. — Где-то сейчас мой старик? Как ему там в ирие? Узнать бы! Горестные мысли Морозки развеяли весёлые крики, доносившиеся из бани: — А ну наподдай…Эх хорошо… Веничком шибче давай… А-а-а сварил старый чёрт! Дверь баньки распахнулась, и из нее вылетел красный как варёный рак Никита. Без долгих раздумий он сиганул в бочку с холодной дождевой водой, что стояла неподалеку. Следом за Кожемякой в дверях появился банник с веником в руке. Его сухое, костлявое тело, облепленное березовыми листочками, было вишнёвого цвета. Смытая вековая грязь, копоть и сажа, а также вернувшийся банный дух, преобразили старичка. Теперь это был настоящий банник, а не грязное ворчливое существо, каким его встретили друзья еще совсем недавно. — Знатно! Я словно ожил! — обрадовано сообщил старичок. — Ну, парни, спасли вы меня! Ещё сотня — другая лет, и всё — кони б двинул. Никита, — позвал он, — вылазь из кадушки, я тебе сейчас третий пар покажу… Чуть не забыл, — он сунул в руки Морозки запотевшую крынку, — держи, паря, квасок. Очень помогает. У самого Квасира как-то выменял на березовый веник — самостёг…квас в крынке никогда не кончается… Морозко приложился к горшку. Напиток действительно был отменным: освежающим и приятным на вкус. Морозко поглощал его огромными глотками. Наконец напившись, он заглянул в горшок. Банник не обманул, тот был полон, словно из него и не пили. — Вещь! — сказал Морозко, возвращая горшок хозяину. Никита, словно кит, выскочил из бочки, расплескав половину её содержимого. — Дай-ка и мне попробовать кваску! Кожемяка ухватив крынку обеими руками, присосался к ней, словно вурдалак к своей жертве. Его кадык мощно дёргался в такт глоткам. Он пил с такой жадностью, словно собирался выпить океан. Однако когда он оторвался от кувшина, тот был снова полон. Никита стряхнул с курчавой бородёнки капли кваса. — Ух, здорово! Словно заново родился! — Раз родился, — закричал банник и потряс веником, — продолжим! — Продолжим! — подхватил Никита. — Давай, банная нежить, кто кого пересидит. Морозко с улыбкой посмотрел им вслед, от давешней печали не осталось и следа. Вдоволь напарившись и отмыв дорожную грязь, друзья вновь предстали перед хозяйкой избушки. Едва они переступили порог дома, как почувствовали ароматы угощения. Стол ломился от виданной и невиданной пищи. Пузо, как известно, старого добра не помнит. Не помнило оно и гречку с уткой, съеденную перед баней. Поэтому желудки друзей, не сговариваясь, радостно заурчали в предвкушении очередной трапезы. И чего здесь только не было: зайцы печенные, икра черная и красная, поросёнок с хреном, гусь в яблоках, жаворонки в тесте, грибочки солёные, блинчики фаршированные… — Бабуль, откель такое изобилие? — утирая рукавом слюни, поинтересовался Кожемяка. — У нас, женщин, свои секреты, — лукаво сощурилась хозяйка. — Не простая ты старушка! Ох не простая! — согласился Никита, усаживая за стол. — Да чего — там, — притворно махнула рукой бабка, — самая обнаковенная. Были, конечно, времена… — она замолчала, словно погрузилась в воспоминания. А вот вы, ребятки, действительно не простые, особенно ты, — корявым пальцем старушка указала на Морозку. — А чем это я так не прост? — поинтересовался парень. — Как будто сам не знаешь? Старую Лоухи не проведёшь! Старушка погрозила Морозке пальцем. — Как ты сказала? Лоухи? От волнения Морозко вскочил с лавки и чуть не перевернул стол. — Да, мой мальчик! Моё имя Лоухи! Мы с тобой почти сродственники. Чувствую я в тебе отголоски силы, некогда принадлежавшей мне. Услышав все это, Морозко в страхе отшатнулся. Старушка увидела его реакцию и лишь грустно улыбнулась: — Не бойся, я уже не та злобная Лоухи, о которой ты слышал сказки. Всё перегорело, утихло. Хотя признаюсь, когда почувствовала силу, у меня мелькнула шальная мысль… Но нет, это бремя уже не по мне…, - она закрыла глаза, заговорив равномерно, словно предсказывая, — в последнее время вокруг витает… запах перемен, больших перемен… И я его хорошо чувствую. Мир меняется…он менялся не раз и не два…но сейчас… древним существам, даже богам не остаётся места в новом мире…кто-то приспособиться…но большинство старых сгинет…оставив после себя лишь воспоминания, которые, в конце — концов, сотрёт безжалостное время… Она открыла глаза. — А вы чего не кушаете? Рты пораскрывали. Вам это не грозит! Никита очнулся и подвинул к себе жареного поросёнка. Утро беспардонно ломилось в затянутое бычьим пузырём маленькое окошко. Наскоро перекусив остатками обильной вчерашней трапезы, парни приступили к выполнению своих обещаний, даденных накануне старухе. Колодезный сруб поправили махом, с крыльцом и крышей тоже долго не возились. А вот с печкой в бане повозиться пришлось, опытом печника никто из них не обладал. Да и еще банник со своими советами… Но с божьей помощью или без нее, ближе к вечеру работа была сделана. Радости банника не было предела: — Ну, ребятки, теперь я всем банникам банник! От радости старичок подпрыгивал, припевая себе под нос: — Истоплю-ка я баньку по белому…Никита, проверим вечерком, каков парок… — Извини, старина, — вздохнул Никита, — мы вечером уходим. — Куды это вы на ночь глядя собралися? — спросила незаметно подошедшая Лоухи. — В дорогу нам пора, — ответил Морозко. — Тебе спасибо за кров, за хлеб-соль! И они поклонились старушке в ноги. — А ты, бабуль, работу принимай, — перебил друга Никита. — Да я и так вижу, — старушка отёрла выступившие слёзы, — и вам внучки спасибо! Помогли бабке! Может, и я чем помочь могу? — Долгая эта история, — начал Морозко. — Так давай перекусим на дорожку, покуда рассказывать будем, — предложил Кожемяка. — Пойдемте в хату, там всё и расскажете, — согласилась старуха. Морозко закончил рассказывать и замолчал. Молчала и Лоухи, вспоминая давно ушедшие дни. Наконец, она прервала молчание и, пожевав в раздумье по-стариковски губами, произнесла: — Мельница Сампо… Рог изобилия…Я помню алчность, которая овладела тогда мной… И это в расцвет моего могущества! Даже если тебе, Морозко, удастся добыть этот рог…Ты даже не представляешь, какую ношу на себя взвалишь. Но в любом случае помогу я вам, ребятки, уж очень вы мне по нраву пришлись. Перво-наперво, держите, — она протянула Никите небольшой серый клубок, — это волшебный клубочек, он вас из леса выведет. Самую лучшую дорогу отыщет, туда, куда вам надобно будет. Бросьте его на землю, и скажите куда вывести, он точно туда и доставит. Очень мало таких вещей в мире осталось, а скоро совсем исчезнут. Так что, берегите клубочек, он вас еще не раз выручит. Есть у меня еще одна вещица, за давностию лет совсем забыла про нее. Великое Ледяное Зеркало. Волшебный кристалл Зимы — детская игрушка по сравнению с ним. Ох, как бесилась Марена, когда не могла его сыскать… Сила в том зеркале великая, древняя… Можно свою судьбу в нём увидеть… — А зачем нам свою судьбу знать? Ведь то, что на роду написано, не изменишь! — встрял Кожемяка. — Молод ты ишшо старую Лоухи уму-разуму учить! — шикнула на него бабка. — Не всё, что записано Родом в книгу судеб, незыблемо. Я помню троих героев, что перевернули мир… к-хе… вырвав перо власти из клюва самого Рода, не убоявшись тем самым потревожить устои. В древности герои, конечно, покрепче были… Судьбу знать надобно, чтобы в нужный момент крутить ею по-своему усмотрению. Ну, так как, надумали, герои… — Надумали! — в один голос крикнули парни. — Тогда ты, — старуха указала корявым пальцем на Никиту, — отодвинь в сторону стол. Видишь кольцо? — Вижу, отозвался Кожемяка. — Поднимай крышку погреба. Никита легко поднял крышку. Из подпола пахнуло холодом и сыростью. — Ну, так пошли, что — ли? — спросил Никита, вглядываясь в темноту. — Возьми лампу. Вон стоит, — показала Лоухи. Никита взял лампу и первым спрыгнул в подвал. За ним следом Морозко. Последней, по-стариковски кряхтя, в подпол спустилась Лоухи. При тусклом свете лампы путникам открылся огромный погреб, весь заросший паутиной. — Вот гадость какая, — ворчал Никита, безуспешно пытаясь отлепить паутину от лица. — Да, давненько я сюда не спускалась, — согласилась Лоухи. — Нам туда, — она показала направление, откуда явственно чувствовался поток холода, — там почище будет. Не любит паучье племя холода… Скудный свет масляной лампы осветил покрытую инеем дверь. Лоухи поднесла руку к двери, что-то пошептала на чудном, неизвестном друзьям языке. С оглушительным треском дверь распахнулась. В подвале заметно похолодало. Держа на вытянутой руке лампу, Никита переступил порог. — Лестница здесь. Вниз ведет. — Нам туда, — сказала Лоухи. — Только осторожней, здесь все ступени оледенели. — Точно, тут прям ледник. Мы такой с отцом раз в три года строим, что б мясо хранить. Все время, пока они спускались, Морозко молчал. Он чувствовал какое странное единение с этим местом. — Что, почувствовал? — прокаркала рядом Лоухи. — Ему, — она кивнула в сторону Никиты, — этого не понять. Чувствуешь, дышать легче стало? Кровь по жилам быстрее бежит? — Чувствую, — пораженно прошептал Морозко. — Какой легче, — влез опять Никита, — мороз обжигает, продохнуть трудно! Ухи замерзли, нос отваливается! Давайте поскорее! И он побежал по оледеневшим ступенькам словно горный козёл, оставляя за собой клубы морозного пара. — Пусть бежит, — понизив голос, сказала Лоухи, — хочу я тебе сказать кое-что о мельнице…И чем меньше ушей это услышит, тем лучше, — и наклонившись к самому уху Морозки, она что — то заговорщически зашептала. Наконец, лестница привела их в небольшой, сплошь покрытой льдом, зал. Дальняя стена показалась Морозке удивительно ровной и гладкой. Она не отражала света лампы. — Вот оно, — с нежностью в голосе, произнесла старуха, любовно поглаживая абсолютно гладкую поверхность стены, — зеркало судеб! — Ого, какое оно большое, — удивился Морозко. — А чего в нем ничего не отражается? — переминаясь с ноги на ногу, что бы согреться, озадачился Никита. — Ишь, прыткий какой, — засмеялась Лоухи. — Здесь нужно с толком, с расстановкой. Сейчас начнём. Неизвестно откуда, она выудила небольшую желтоватую чашу странной формы. Парни пригляделись повнимательнее. — Дак это ж человеческий череп!!! — словно сговорившись, в один голос закричали они. — А то, — согласилась хозяйка. — Магия эта древняя… Ну-ка ты, — она ткнула длинным ногтем в Никиту, — давай сюды руку. — Это зачем еще? — Давай, давай! Не спрашивай! — прикрикнула на него старуха. — Сейчас узнаешь! Никита помялся, но руку всё — таки протянул. Старуха острым, словно нож, ногтем чиркнула по его запястью. Кровь хлынула щедрой струёй, прямо в подставленную чашу, сделанную из человеческого черепа. — Ты чего! — заорал Никита, пытаясь выдернуть руку. Но старуха держала на удивление крепко. — Не дергайся, дурень! — зашипела она на Кожемяку. — Сказано было, древняя магия — крови требует. Да и с тебя не убудет, вон здоровый какой, словно телок. Она подождала, покуда чаша не наполниться по самый край, и только потом отпустила Никиту. Тот зажал рану и с интересом продолжал смотреть за происходящим. Бабка что-то гортанно пропела и выплеснула кровь на девственно чистую поверхность зеркала. Кровь моментально впиталась, открывая зрителям удивительную картину: два огромных войска стоят друг против друга словно перед битвой. Картинка была настолько реальной, что казалось, сделай шаг и окажешься в самой гуще событий. — Это наше войско, — узнал Никита, — а это печенеги! Вдруг печенежское войско выплюнуло из своего чрева богатыря, раздетого до пояса. Печенег был не просто огромен, он был великаном. Стоя перед строем своих низкорослых кривоногих соплеменников, он возвышался над ними, словно медведь над сворой собак. Ноги — столбы, огромный живот и заплывшее жиром лицо создавали впечатление неповоротливого увальня. Однако… Ряды печенегов еще раз всколыхнулись и выпустили на этот раз десяток низкорослых печенегов, державших на верёвках разъярённого быка. Вытащив быка из толпы, они отпустили верёвки и растворились в безбрежном море вражеского войска. Налитый кровью взгляд быка остановился на полураздетом батыре. Рогатый взревел и без долгих раздумий бросился в атаку. Толстяк с прытью, которую трудно было от него ожидать, увернулся от бешеного животного, затем схватил его за холку одной рукой, а другой за спину и без видимых усилий, словно ягненка, он поднял над головой тяжёлое животное и с силой бросил его оземь. Бык забился в конвульсиях и вскоре затих: его позвоночник был безжалостно сломан. Печенеги за спиной батыра пришли в движение: что-то орали, размахивали руками и оружием. — Уф, — шумно выдохнул Никита. — Как он его поломал! Я бы так не сумел… И замолк. Из строя русичей, дотоле стоявших тихо и неподвижно, вперед вышел воин, так же раздетый до пояса. Он был рослым и крепким, однако по сравнению с толстым печенегом, выглядел младенцем. Поединщики начали сближаться. — Никита! Это ж ты!! — закричал Морозко, узнав в поединщике русичей Кожемяку. — Да узнал я себя. Только, — Никита показал на зеркало, — я…старше… Поединщики стали сближаться, пока, наконец, не остановились друг против друга. Печенег нависал над Никитой словно скала. Кочевники бесновались, подбадривая своего богатыря. Русичи стояли молча, как будто боялись за исход поединка — с первого взгляда казалось, что силы бойцов неравны. Печенег раздувался, раздувался, затем страшно заревел. Он обхватил Никиту своими ручищами, пытаясь оторвать его от земли как перед этим быка. Лицо Никиты, который был сейчас на поле боя, исказилось от боли. И все…Видение исчезло. Зеркало вновь засияло первозданной чистотой. Несмотря на жуткий мороз, Никита вспотел. На его лбу огромными каплями выступила испарина. От разгорячённого тела шёл пар. — Чего у них другого поединщика не было? — вытирая трясущейся рукой пот со лба, промямлил Никита. — А где Илья, Добрыня, другие богатыри киевские, что у князя в Золотой Палате гуляют? Куда мне, мужику лапотному, супротив них? — Это твой рок, только твой! — произнесла Лоухи. — Можешь принять его как есть, можешь бороться с ним…Если ты судьбой вертишь, а не судьба тобою… Лоухи повернулась к Морозке. — Твоя очередь. Парень без боязни протянул руку старухе. Процедура повторилась. Костяная чаша вновь была наполнена до краев. Зеркало, как и в первый раз, приняло свою жертву, явив зрителям новую картинку. Зима. Снег, хлопьями падающий на заснеженную землю. По свинцово- серому небу несется белоснежная тройка лошадей. — Узнаю лошадок, — хихикнула Лоухи, — вот только возница мне незнаком. Хотя постой… Неожиданно картинка исчезла. — Это всё что — ли? — с досадой в голосе протянул Морозко. — Только я ничего не понял…ну показало оно, — он указал на зеркало, — летающие сани, а дальше чего? Он в недоумении развел руками. — Знать судьба твоя такая, непонятная, — отозвалась Лоухи. — Д — давайте наверх быстрее, — клацая зубами от холода, попросил Никита. — Так и ок — к - кочуриться недолго! Никита приплясывал на месте, хлопая себя руками по бокам. — Ладно, дело сделано, — проворчала бабка, явно не желая уходить от чудесного зеркала. — А то ить и прям, замерзнет бедолага! После этих слов, Кожемяка без промедления рванул вверх по обледенелой лестнице. Несколько раз поскользнулся и упал, оглашая лестницу потоком отборных ругательств, но все-таки выбрался наверх с горем пополам. Морозко и Лоухи неспешно шествовали вслед за Никитой, обсуждая какие-то свои тайны. Наконец, все снова очутились наверху, в избушке Лоухи. — А, явились, — произнес появившийся на пороге банник. — Я тут харчей собрал парням в дорогу! Он потряс пузатым мешком. — Самая нужная вещь в дороге: это хороший харч! — с довольным видом подытожил банник. — Спасибо, друже! — поблагодарил его Никита. — Харч в дороге это…ну… ты понимаешь… Затем парни поклонились в ноги старой Лоухи: — Спасибо, бабушка, за хлеб, за соль, за помощь… — Да, чего уж там, — отмахнулась старуха, — вы мне тоже добре пособили! А сейчас присядем на дорожку. Они сели. В избушке воцарилась тишина, прерываемая лишь сопеньем банника, что-то бубнившего себе под нос. Никита прислушался. — Ну, вот, — ворчал банник, — уходют. В кои-то веки так душевно было. — Да не переживай ты так, дед! Никита обнял банника как родного. — Баньку-то в порядке содержи, а то, глядишь, нагрянем в гости нежданно — негаданно! — Ну уж нежданно не получиться! — банник расплылся в довольной улыбке. — Я вас таперича всегда ждать буду. Энто вы не забывайте стариков: почаще наведвайтеся. А мы уж завсегда вас примем, — сказал он и замолчал. — Ну, прощевайте, что ли! — сказал Морозко, поднимаясь с лавки и низко кланяясь. — Не поминайте лихом! Пора нам. — Пора! — поддержал его Никита, вставая. — Спасибо хозяева дорогие, — сказал он с поклоном, — обогрели, накормили. Все вместе вышли из избы во двор. Морозко бросил клубок на землю: — Выводи, родной! В Киев нам надобно! Клубок лежал без движения. — Может, волшба из него вся вышла за давностию лет? — предположил Никита. — Ну уж, — усмехнулась бабка. — Старые ведуны не чета нынешним. Он смотри, — она ткнула корявым узловатым пальцем в клубок, — шевелиться. Клубочек немного покрутился на месте, словно определяя направление, затем неспешно покатился в сторону леса. Путники махнули на прощанье и двинулись за волшебным проводником. |
||
|