"Мария Халфина. Мачеха " - читать интересную книгу автора

подала руку, сначала Шуре, потом Павлу.
Павлу-то догадаться бы, обнять ее, на руки взять, а он растерялся,
топчется на месте, положил руку ей на плечо и молчит.
Марина Андреевна заплакала, а Николай Михеевич отвернулся, покашлял и
говорит:
- Ну, ладно, пошли!
Квартира у Натальи была при почтовом отделении - небольшая комнатка, не
то чтобы грязная, а какая-то запущенная, серая. И все в ней было серое, даже
шторка на окне не белая, а из какого-то серенького ситчика. И наволочки на
плоских подушках и старенькое байковое одеяло на железной кровати.
У Шуры даже под ложечкой задавило, когда представила она себе, как
привезет все это серое в свою новую светлую квартиру.
Она незаметно вызвала Павла на крылечко и, заглядывая снизу в его
сумрачное лицо, умоляюще зашептала:
- Давай, Паша, не будем ничего отсюда брать. Я для нее все свеженькое
пошью, новенькое, ладно? И подушечка у меня для нее есть, чисто пуховая, а
одеяло ватное, сатиновое я ей сама выстежу.
Павел смотрел ей в лицо пристально, хмуро.
- Ну что ж, - вздохнул он невесело, - правильно, пожалуй... А ей
объясни, что обратно самолетом полетим, а в самолет, мол, с вещами не берут.
Так вот и получилось, что на новое жительство увезла Светлана только
несколько платьишек, связку книг и "редикуль".
Больше всего удивило Шуру, что у Светки не оказалось никаких игрушек,
ни единой, хотя бы дешевенькой, хотя бы самодельной куклешки.
И еще молчаливость. Конечно, каждому понятно, девочка все же большая,
только что схоронила мать... Но все же ни разу не поднять глаз, не сказать
ни словечка, кроме "да" и "нет"...
Марина Андреевна на все Шурины расспросы отвечала уклончиво, неохотно.
Едва-едва удалось Шуре ее разговорить. Со вздохами, паузами, где и со
слезами рассказывала Марина Андреевна историю невеселого Светкиного детства.
- Болела Наталья много, сердце у нее было плохое, ну и головой очень
она мучилась. Болезнь какая-то нервная у нее была, врачи признавали -
неизлечимая. А если по-нашему, по-простому сказать, была в ней порча:
накатывала на нее тоска вроде припадков.
А Светку она любила, это даже слов таких нету, чтобы вам рассказать,
как она ее любила. А растила строго и очень уж была неласкова. Жили они
бедно, на одну зарплату; ни огорода она не имела, ни куренка, ни
поросенка... От людей отгораживалась, только нас с Николаем и признавала за
знакомых. Свету от себя ни на шаг не отпускала и не любила, чтобы к ней дети
ходили, даже моих и то не очень привечала. Читать Светку она на пятом году
обучила, книги ей покупала безотказно, а игрушек не признавала никаких. А к
работе приучала прямо без всякой жалости.
Я как-то не стерпела и стала ей выговаривать: "Что же ты, - говорю, - с
ребенком такая суровая? Ни ласки она от тебя не видит, ни шутки не слышит. И
радости никакой не знает. Работа да книжки. Подружки - и той у нее нету..."
А она говорит: "Я долго не протяну, ей в сиротстве жить. Пусть ко всему
привыкает, а подружек ей никаких не надо, пока я с ней. Нам с ней никого не
надо".
Николай Михеевич, тот совсем начистоту, ничего не скрывая, высказался:
- Трудно вам с ней, ребята, придется. Девчонка она умненькая и не злая,