"Мария Халфина. Мачеха " - читать интересную книгу автора

Чтобы выгородить для Светки отдельный удобный уголок, зеркальный
шифоньер развернули и поставили боком к стене. Круглый, под бархатной
скатертью стол, в окружении четырех полумягких стульев, с середины комнаты
был отнесен в угол, к тахте. Телевизор с самого видного места пришлось
передвинуть в простенок, приемник со столика перекочевал на подоконник, а
столик ушел за шифоньер, в Светкин угол. Стенную красного дуба полочку, на
которой стояли золоченые вазы с великолепными бумажными георгинами, Шура
сняла и повесила над Светкиным столиком: надо же девчонке куда-то ставить
свои книжки. Пышный, уже набравший цвет тюльпан за неимением места пришлось
подарить Полинке.
Деньги, и свои и заемные, растаяли за несколько дней. Купила
голубенькую односпальную кровать, а к кровати - хочешь не хочешь - нужен
коврик, хоть небольшой. И постель, за исключением подушки, пришлось заводить
новую. Платьишки, привезенные "оттуда", были какие-то старушечьи, серые и
длинные. Шура просто видеть их не могла. Прежде всего из цветного штапеля
она сшила два нарядных платьица, два веселеньких ситцевых сарафана и
несколько пар трусишек. Для постоянной носки купила красные сандалии, а для
непогожих дней - ботинки и теплую кофточку.
После всех этих хлопот Шура смогла наконец спокойно вздохнуть. Дело
летнее, можно пока обойтись, а потом уж не спеша начинать готовить Светку к
зиме, к школе.
Взглянуть со стороны - никаких особых изменений в семье не произошло:
было раньше двое ребят, стало трое. Только и всего. Жили теперь оседло, в
собственной квартире. Один Юрка по-прежнему кочевал из дома к бабушке и
обратно; теперь он стал вроде связного между двумя хозяйствами.
Анфиса Васильевна к молодым наведывалась нечасто. Не могла она забыть
жестоких Павловых слов, не могла простить Шурке ее неожиданного
самовольства. Теперь она ни во что не желала вмешиваться.
Попробуйте, милые детки, поживите своим умом, если материн ум вам во
вред пошел... Если мать не помощью, не опорой вашей, а камнем тяжелым стала
для вас...
Один только раз не выдержала Анфиса Васильевна.
- Ну, Шурка, надела ты на себя петлю...- сказала она, глядя на дочь с
суровой жалостью. - С таким дитем сладить - не твой характер и не твой умок
требуется. Разве же это ребенок? Ты погляди: она людям в глаза не смотрит,
говорить с людями не желает. А нарядами этими да баловством ты, милая моя,
все равно в добрые перед ней не войдешь, только еще себя перед ней унизишь.
Потому что нету в ней никакой благодарности, не желает она осознать, что ты
сиротство ее пожалела, что содержишь ее наравне с родными, законными детями.
А раз не желает она тебя признавать, так ты ей теперь хоть масло на голову
лей - все равно и перед ней и перед людями будешь ты мачеха... злодейка.
Дура ты, дура! - Анфиса Васильевна горестно, громко вздохнула. - Нет, чтобы
мать-то послушать, если своего умишка небогато... Испугалась, овечка глупая!
Как же! Обидится муженек, разлюбит, бросит еще, пожалуй! Выхвалиться переел
ним захотела: вот, мол, какая я у тебя сознательная! Он теперь и сам, поди,
видит, какое золото в семью привел, какой беды натворил, да только обратно
ходу нет, не просто вам теперь это ярмо с шеи скинуть. Не сунулась бы ты
тогда раньше времени - и никуда бы он не девался! Побегал бы, пофыркал и
прибежал бы, как миленький, обратно. Да еще у тебя же и прощения попросил бы
за обиду.