"Дональд Гамильтон. Гибель гражданина [B]" - читать интересную книгу автора

жена, трое детей, дом о четырех спальнях со студией на заднем дворе,
приличный банковский счет и совсем недурная страховка. На площадке перед
домом красовался блестящий "бьюик" Бет, в гараже стоял мой старенький
"шевроле-пикап". А на стене висели охотничья винтовка и дробовик, не
стрелявшие со времен войны.
Я пристрастился к рыбной ловле - рыбы не истекают кровью, - но в
ящике письменного стола, запертом от детей на тот случай, если они
доберутся до студии, лежал пистолет, который эта девушка наверняка бы
вспомнила - маленький, исцарапанный, короткоствольный "кольт-вудсмэн".
Пистолет был до сих пор заряжен. А в кармане брюк я носил складной
золингеновский нож, который она тоже узнала бы - видела, как я забрал его
у мертвеца взамен собственного кинжала, поломавшегося при ударе. Я
продолжал носить нож и, бывало, стискивал его - не раскрывая, разумеется,
- стискивал в кармане, возвращаясь домой из кино вместе с Бет; и шагал
прямо на стайки хмурых смуглых подростков, шатавшихся вечерами по
тротуарам этого старого юго-западного городка, и подростки сторонились,
давая нам пройти.
"Не гляди таким забиякой, милый, - говорила Бет. - Можно подумать, ты
навязываешься на потасовку с юными мексиканцами". Она смеялась и
прижималась к моей руке, помня, что муж - тихий, смирный литератор, мухи
не способный обидеть, хоть и пишет повести, лопающиеся от насилия и
сочащиеся кровью. "Как ты вообще до такого додумался?" - вопрошала она с
широко распахнутыми глазами, прочитав особо жуткую главу о набеге команчей
или пытках у апачей, как правило, взятую прямо из источников и лишь иногда
расцвеченную кое-какими военными впечатлениями автора, передвинутыми на
столетие назад. "Честное слово, дорогой, временами ты меня прямо пугаешь",
- говорила жена и смеялась, отнюдь не перепуганная. "Мэтт совершенно
безобиден, а придумывает чудовищные вещи, - весело повторяла она друзьям.
- Похоже, у него просто-напросто больное воображение. Да, он охотился до
войны - еще до нашей встречи, но бросил и это. Любит убивать только на
бумаге..."
Я остановился посреди комнаты. На минуту для меня исчез гул
вечеринки. Я смотрел на Тину. В мире не осталось никого, кроме нас двоих;
мир опять казался юным, диким и живым, а не старым, цивилизованным и
мертвым. На минуту почудилось, будто я пятнадцать лет пролежал в гробу, а
сейчас кто-то приподнял крышку гроба, впуская свет и воздух.
Я глубоко вздохнул, и наваждение кончилось. Я снова был почтенным
отцом семейства. Но явился призрак холостяцких дней, и положение могло
стать неловким, если не повести себя правильно, то есть не подойти прямо к
девушке, не поздороваться с ней как со старым другом и соратником и не
потащить ее знакомиться с Бет, прежде чем возникнет недоразумение.
Я смотрел, куда бы определить мартини. Спутник Тины снял широкополую
шляпу. Крупный блондин в замшевой спортивной куртке и клетчатой рубахе.
Его шею обвивала плетеная кожаная полоска, из тех, что мужчины в западных
штатах привыкли напяливать вместо галстука. Но блондин был приезжим, и
одежда его выглядела чересчур новой, и чувствовал он себя в этом наряде не
слишком комфортно.
Он потянулся помочь Тине снять меховую пелеринку, а Тина,
поворачиваясь, изящно и небрежно поправила свободной рукою короткие темные
волосы над ухом. Она не глядела на меня, даже не стояла ко мне лицом,