"Яныбай Хамматович Хамматов. Золото собирается крупицами " - читать интересную книгу автора

- Ты сама скоро станешь матерью. - Дыша винным перегаром, Хажисултан
придвинулся к ней, и рука его, сухая и горячая, коснулась ее деревеневшей и
холодной руки. - Грех звать в такое время ту, что родила тебя...
В доме шло веселье, все тонуло в шуме и свисте и пьяных голосах, и
Нафиса поняла, что никто не придет к ней на помощь, она окаменела от ужаса,
голова ее закружилась, и она уже плохо понимала, что происходит с нею. Может
быть, она заболела, и ей снится этот кошмарный и страшный сон? Она бы
поверила в это, если бы не песня, вырвавшаяся вдруг из дома:

Той, что улетела из отцовского гнезда,
Нет возврата; нет возврата никогда...

Хажисултан-бай дунул на огонь, сарай погрузился в темноту, но фитиль
еще красновато тлел, и тогда бай снял этот красноватый нагар двумя пальцами,
и в лицо Нафисе ударил тяжелый, удушливый запах вина и пота.
Она хотела крикнуть еще раз, но мокрые губы закрыли ей рот, и она
задохнулась от омерзения и страха...

11

Утром Хажисултан перевез молодую жену к себе. И хотя по старинному
обычаю зять должен был неделю ночевать в доме тестя, Хайретдин не посмел
перечить баю. Неделю или месяц проживет Нафиса еще в родном доме, какая
теперь разница? Никах прочтен, калым получен, она теперь отрезанный ломоть.
Да на новом месте и привыкнет, может, скорее. Зять богатый, порядочный, из
хорошего рода, не каждому выпадает такое счастье. Оно само пришло в дом,
никто не искал его. Да и родство такое нет-нет и пригодится потом, еще и
Гайзулла не оперился, а свои люди в помощи не откажут. Многие ведь хотели бы
с баем посидеть, поговорить о том о сем, на деревне вместе за беседой
показаться, а Хайретдину он - зять!
Но как ни старался оправдать себя старик, перед глазами его то и дело
вставало бледное, заплаканное, с синевой под глазами лицо дочери, которую он
только что проводил к зятю, и нехорошо было на сердце, тянуло что-то,
тревожило, хотя спроси - что, Хайретдин и сам бы не смог ответить.
Свадьба продолжалась еще весь день и вечер, гости все не утихали, пели,
плясали, и Хайретдин, угощая их, забылся и немного успокоился. Когда зашло
солнце, он зажег по углам лучины и несколько сальных свечей, подбадривал
танцоров криками, пил бузу, ел мясо и вместе со всеми пел до рассвета
протяжные песни, и даже сам начинал первым, чтобы развлечь гостей. Пальцы
кураиста бегали по инструменту все так же стремительно, он был неутомим и,
казалось, совсем не хотел отдохнуть, хотя не спал уже второй день. Хайретдин
наполнил чашку медовкой и поднес музыканту:

В небе высоко сияет луна,
Реку Кэжэн освещает она,
Где бы ты ни был, друга рука
Будет махать тебе издалека...

Не успел он допеть, как с улицы ворвался шум, и тишину наступавшего
утра всколыхнул вдруг отчаянный, полный мольбы крик: