"Кнут Гамсун. В сказочной стране. Переживания и мечты во время путешествия по Кавказу" - читать интересную книгу автора

Оказывается, что я услыхал пение скворцов. Я был крайне удивлен, услышав
здесь скворцов в это время года: неужели они при перелете на юг не улетели
дальше?
Моросит дождь, но воздух теплый и приятный. Поезд двигается дальше,
видно, что крестьяне просыпаются в избах, мимо которых мы проезжаем; в
дверях некоторых изб стоят мужчины без курток, совсем как у нас на родине. В
семь часов я выхожу на одной станции, чтобы напиться кофе. Прислуживают
лакеи во фраках, белых галстуках и белых бумажных перчатках. Я выучился
спрашивать по-русски: "сколько?". Но я не понимаю ответа, однако я и вида не
подаю, что не понял, и даю монету, которую надо разменять. Когда мне дают
сдачу, то я тщательно пересчитываю деньги, хотя я ровно ничего не смыслю в
этих деньгах, и кладу на поднос двадцать копеек на чай лакею, следуя примеру
других; затем я снова иду в поезд. "Да, - думаю я про себя, - ты прямо
молодчина! Как ловко ты путешествуешь по России!" Если бы мне случилось
повстречаться в пути с одним из моих соотечественников, который пожелал бы
выпить кофе, то я сейчас же предложил бы ему показать, как надо действовать
в таком случае, и я выучил бы его спрашивать: "сколько?". Вообще я мог бы
оказать всевозможные услуги моим соотечественникам.
Так вел себя по отношению ко мне Бреде Кристенсен6 в Париже. Он
вызвался обучать меня французскому языку. "Когда ты выучишься говорить
по-французски, - уверял он меня, - то итальянскому и испанскому ровно ничего
не стоит выучиться", - говорил он. "Да, и вот я буду знать три хороших
языка", - подумал я. "А после этого выучиться португальскому тоже уж не Бог
знает как трудно", - убеждал он меня далее. Одним словом, он прельщал меня
немного даже и наречием басков, чтобы подзадорить меня. Но я так никогда и
не выучился французскому языку, ну, а тогда другие языки отпали уж сами
собой. И хотя Бреде Кристенсену никогда не приходилось и наполовину так
много трудиться, как мне, он все-таки теперь занимает кафедру египтологии в
Лейдене7. Но в России он, конечно, очутился бы в безвыходном положении, и
мне пришлось бы прийти ему на помощь.
Мои спутники еще не встали. Мы несемся по равнине, прорезаем болота и
ржаные поля. Кое-где встречаются лиственные леса, береза и ольха, как и у
нас на родине, а в ветвях деревьев порхают птички. На одном поле работают
кирками и лопатами мужчины и женщины. "Это славяне", - думаю я, и я
удивляюсь, что они ведут себя ничуть не иначе, чем германцы. Они одеты так
же, как и мы, и они так же прилежны, они провожают поезд своими голубыми
глазами и затем снова принимаются за работу. Мы проносимся мимо кирпичного
завода, рабочие выкладывают кирпичи на землю для сушки на солнце. Они
хлопотливо ходят и работают, и я не вижу ни одного надсмотрщика с кнутом в
руках.
Далеко кругом простирается широкая равнина. Налево лес, среди деревьев
извивается тропинка и исчезает в чаще; по тропинке идет человек. От этой
картины пахнуло на меня чем-то родным, я так давно не был на родине, и
теперь эта картина вызвала во мне радостное настроение. Тропинка наполовину
заросла травой, и человек, который пробирается по ней, тащит на спине мешок.
"Куда он идет так рано поутру? - думаю я. - У него, вероятно, есть
какое-нибудь дело по ту сторону леса". Он мелким и ровным шагом пробирается
вперед и вскоре исчезает из моих глаз.
Мы снова несемся по открытой равнине, здесь пасется скот. Пастух
опирается на свой высокий посох и следит глазами за поездом; на нем бараний