"Петер Хандке. Детская история (Тетралогия-3)" - читать интересную книгу автора

устроило его; хотя и в другом случае, - позднее он понял это, - он испытал
бы ту же радость. За стеклом ему показывали не "дочь", а дитя. Мужчина
думал: "Оно довольно. Ему нравится на этом свете". Сам факт наличия этого
ребенка без особых опознавательных признаков излучал веселость, - невинность
была формой духа! - эта веселость незаметно просочилась сквозь стекло и
передалась взрослому, связав обоих, которые станут отныне и навсегда
сообщниками. Солнце светит в зал, они на вершине холма. То, что человек
ощутил при виде ребенка, не было просто чувством ответственности, это было
еще и страстное желание защищать его, необузданное и дикое: ощущение, будто
ты твердо стоишь на обеих ногах и в тебе прибывает сила.
Дома, в пустой квартире, где все уже, однако, было приготовлено к
прибытию новорожденной, взрослый принял ванну, превратив эту процедуру в
такое основательное мероприятие, будто все тяготы жизни только что остались
позади. Он действительно как раз закончил одну работу, в которой, как ему
думалось, он сумел добиться очевидности, случайности и вместе с тем
закономерности, что, собственно, и составляло его главную цель.
Новорожденная; удачное завершение работы; небывалый момент полуночного
единения с женой: впервые этот человек, вытянувшийся в горячей воде, дышащей
паром, предстал перед самим собой пусть в небольшом, пусть в незаметном, но
соответствующем ему совершенстве. Его тянет выйти из дома, туда, где улицы
вдруг превратились в дороги, ведущие в большой город, ставший родным; идти
по ним в этот день, самому по себе, было уже праздником. Особенно если
учесть, что никто не знает, кто я сейчас такой.

Это было последним единением, рассчитанным надолго. Когда ребенок
прибыл в дом, взрослому показалось, будто сам он вернулся в свою лишенную
свободы юность, когда ему часто приходилось присматривать за младшими
братьями и сестрами. За прошедшие годы кино, распахнутые улицы и,
соответственно, непоседливая подвижность вошли в его плоть и кровь; только
это, полагал он к тому же, создает пространство для снов наяву, в которых
бытие может предстать как нечто увлекательное и достойное упоминания. Вот
только отчего в это вольное время то и дело вспыхивал предостерегающий
сигнал: "Ты должен изменить свою жизнь"? - Теперь жизнь с неизбежностью
стала принципиально другой, и он, внутренне готовый лишь к одному-двум
изменениям, не больше, видел себя уже заточенным дома и представлял, как
ходит по ночам кругами с плачущим ребенком на руках, без всяких фантазий, с
одной тупою мыслью: с жизнью покончено надолго.
В предшествующие годы он часто бывал в разладе со своей женой. Он,
конечно, относился с уважением к той восторженности и вместе с тем дотошной
основательности, с какой она осуществляла свою работу, - это скорее
напоминало волшебное действо, чем просто работу, настолько все проистекало
легко и естественно; он даже чувствовал ответственность за нее, и все же в
глубине души у него возникала время от времени твердая уверенность в том,
что они не подходят друг другу, что их совместная жизнь - обман и, более
того, подлог, если сопоставить ее с той мечтой, которая рисовала ему
когда-то его самого и предназначенную ему женщину. Иногда он проклинал про
себя этот брак, считая его даже главной ошибкой своей жизни. Но только с
появлением ребенка эпизодическая несогласность сменилась почти полным
расхождением. Как они не были никогда по-настоящему мужем и женой, так
теперь они с самого начала не были родителями. Подойти ночью к