"Петер Хандке. Учение горы Сен-Виктуар (Тетралогия-2)" - читать интересную книгу автора

яркие пятна в самых разных лесах.)

Во время франко-прусской войны 1870-1871 годов Поль Сезанн, благодаря
своему отцу, богатому банкиру, сумел откупиться от службы в армии. Всю войну
он провел, занимаясь живописью, в местечке Эстак, которое тогда было
рыбачьей деревушкой на берегу бухты к западу от Марселя, а нынче уже
относится к городу Банлье, крупному промышленному центру.
Я знаю это место только по картинам Сезанна. Но одно его название -
Эстак - связывается у меня с представлением о мире и покое, обретающими
сразу пространственность. Несмотря на все изменения, которые претерпел этот
уголок земли, он остается "благословенным приютом", служившим укромным
пристанищем не только до той войны 1870 года, и не только для тогдашнего
художника, и не только ввиду объявленной войны.
Ведь и в последующие годы Сезанн частенько там работал, предпочитая
устроиться где-нибудь на самой жаре, "под таким палящем солнцем", что ему
самому начинало казаться, будто "все предметы ушли в тени, превратившись в
пятна, причем не только черные или белые, но и синие, красные, коричневые и
фиолетовые". Картины, созданные в этот период скрывательства, были почти все
черно-белыми - в основном атмосфера зимы; впоследствии, однако, это место, с
его красными крышами на фоне синего моря, превращается для него в любимую
"карточную игру".
В письмах из Эстака он впервые добавляет к своему имени слово
"художник", как некогда делали классические мастера. Деревушка оказалась тем
местом, "которое я совершенно не тороплюсь покидать, потому что тут есть
несколько очень красивых видов". В послевоенных картинах уже нет никакой
атмосферы и никаких особых времен года или смены дня: энергичная форма
являет вариации бесхитростного поселения на берегу Лазурного моря.
На рубеже веков в окрестностях Эстака построили очистные сооружения, и
Сезанн перестал рисовать его; через несколько сотен лет тут будет уже просто
бессмысленно жить. - Только на геологических картах этот район еще сохраняет
свои неизменные краски, а небольшая зеленая полоска цвета резеды даже
носит - и будет еще, видимо, долго носить - название "Эстакские известняки".

Именно ему, художнику Полю Сезанну, я обязан тем, что тогда, когда я
стоял на вершине холма между Экс-ан-Провансом и деревушкой Ле-Толонель, мне
открылись краски и даже асфальтированная дорога представилась цветной.
Я вырос в простой крестьянской среде, где картинки встречались только в
церкви или в придорожных киотах; вот почему я с самого начала воспринимал их
лишь как обыкновенную деталь обстановки и не ожидал от них ничего
примечательного. Иногда я даже понимал смысл запрета, накладываемого
церковью и государством на изображение, и мечтал, чтобы такой запрет был
адресован мне, раз я не умею толком смотреть и всегда отвлекаюсь. Не
правильнее ли отдать предпочтение тому, что противоположно изображению:
орнаменту, который можно длить до бесконечности и который потому более
отвечает моей потребности в безграничном, развивая ее и укрепляя? (При виде
фрагмента древнеримского мозаичного пола мне удалось в какой-то момент
вообразить себе умирание как чудесный переход, не ограниченный обычным
сокращением - "смерть".) - И не есть ли начало всего совершенная,
бесформенная, бесцветная пустота, которая потому и может потом
наичудеснейшим образом заполняться жизнью? (Сюда так и просится фраза,