"Джеффри Хаусхолд. Одинокий волк " - читать интересную книгу автора

бы я шел к Его дому, а не наблюдал за Ним, когда меня задержали, у меня
могло быть приглашение на ленч. В разгар дня рассерженным людям трудно сразу
во всем разобраться.
Они, возможно, спрашивали себя, а не направлен ли я, так сказать, с
официальным заданием; но, думаю, эту версию они отбросили.
Ни одно из правительств, тем более наше, не поощряет политических
убийств. А может, я "свободный художник"? Это уж совсем маловероятно;
всякому видно, что я не из породы ангелов-мстителей. Зачем же обвинять меня
в преступном намерении? А я именно это и утверждал: я просто охотник,
который не может удержаться от соблазна выследить и подкрасться к столь
недоступному трофею.
После двух или трех часов допроса мне стало ясно, что они обалдели от
меня. Мне не поверили, но, с другой стороны, стали понимать, что скучающего
богатого англичанина, вдосталь наохотившегося на обычную дичь, вполне может
потянуть на извращенное развлечение - охоту на самого крупного зверя на
земле. Но даже если я говорил правду, и охота была чисто условной, это
ничего не меняло. Оставлять меня в живых было нельзя.
К тому времени, естественно, меня изуродовали, и основательно. Ногти
мои отрастают, но левый глаз довольно-таки бесполезен. Я был не тот случай,
когда отпускают с извинениями. Им надо бы устроить мне пышные похороны под
залпы дробовиков и звуки охотничьих рогов в присутствии чопорно одетых
важных персон с установкой гранитного обелиска в память коллеги-охотника.
Там это хорошо делается.
По сути дела, сработали они плохо. Подвели меня к обрыву, ноги и
туловище перевалили через край, а руки оставили сверху, и я повис, цепляясь
за край обрыва. Такая была хитрость. Это объясняло бы, и довольно
убедительно, состояние моих пальцев, когда бы меня кто нашел. Конечно, я
уцепился, но сколько мог продержаться - сказать не могу. Не понимаю, почему
мне не хотелось умереть; видел, что ни малейшей надежды выжить нет, и чем
скорее конец, тем меньше мучений. Но мне не хотелось. Всегда на что-то
надеешься (если цепляние за жизнь можно назвать надеждой). У меня нет
тонкого животного инстинкта, придающего силу, какая гонит кролика, когда у
него на пятках горностай. Как я это понимаю, кролик ни на что не надеется. В
голове кролика нет представления о будущем. Но кролик бежит. Так и я висел
без надежды, пока не упал.
Умер я или еще жив - мне было неясно. Я всегда верил, что после
физической смерти сознание еще сохраняется (сколь долго, на этот счет у меня
своего мнения нет), мне казалось, что скорее всего я уже мертв. Я так долго
летел к чертям вниз, что остаться в живых никак не мог. А потом еще наступил
момент нестерпимой боли. Я чувствовал, что кожа на бедрах, на спине, на
заднем месте сбрита, содрана, вырвана с мясом, соскоблена вся - вся и
по-всякому. Очевидно, я утратил много телесной материи, это было просто
неизбежно.
А вот потом я стал мечтать о смерти: было омерзительно от мысли, что я
остался жив, от состояния грязи, в которую превратился. Вокруг брызги
чего-то красного, а я среди всего этого сохраняю абсурдное сознание.
Появилась собака, она лизала кровь, и мне почудилось, что собака - это я.
Потом пришло на ум, что это мягкое продолжение моего тела может
действительно быть собакой; все, во что я упал, должно отдавать кровью.
Я рухнул в болотце, небольшое, но глубокое. Итак, кажется, я жив -