"Джеймс Хэвок. Мясная лавка в раю (английский андеграунд) " - читать интересную книгу автора

сминающий береговой плацдарм в моем мертвом желудке, срубленный лес и
залитые больным желатином лагуны вдали. Отравленный внутривенным оргазменным
призраком, самомщеньем, я вижу всю грязь и алмазы через прозрачную вуаль,
лунномолочную мембрану сестры-терминатрицы. Даже сейчас ее льняные
разведчицы гарпунят мой член, дырявят древко канатами жгучей похоти. Пираты
терзают аляповатые вакуоли, зуд бунтующего подкожного эроса неумолимо
приближается к сердцу. Я - чудовищное уродство природы, грива гастритной
морской звезды, экваторный паразит трещащих костей, засушенных в крематориях
Зверя, имя которому легион. Отмщение шмотгожега розоватой венеры рокочет
тирадами, чтобы разрушить рацио, покрыть поэзию черным, вмять мечты в угли;
зов амулета из скелета ерша, грохот подкорковой частоты, опорожняющий на
хрен трусливые внутренности всех истязателей. Путь, по которому я иду,
соприкасается с сотрясением мозга, каталепсией, зреющей в отпечатках ног
зомби, ведущих в долину вуду.
Убийственный дерн покрывает гусиная кожа, от красного дыма агатовых
ламп давятся головы на колах, смертоносные пауки, заключенные в клетки,
пируют, справляя поминки по душным ушедшим эпохам и некогда плотному
призраку презренного рыбака. Лиловые саваны виснут со стрел, что воткнуты
там, где в коре проступает хинин, чтобы помнили черти, и лают в ответ
спиральной реке и шеф-повару, валящему вола. Барабаны и бьющиеся хуи, духи,
вбитые в пиздокарцер когтей леопарда, клиторальное карканье из погребальных
урн, захлопнутых, будто бутоны роз.
Как вероучение тараканьей родинки распространяется из крепостного
атолла, что вздыблен восточнее, чем луна, утверждая, что все директивы
убийств эманируют из носителя щели, так мои инвективные вопли свисают
венками с печального Запада, сталкиваясь среди свиты принцессы, сосущей хуи
гнилых шавок. Зловещие вены растут из аорт гравитации, вещи резвятся за
пологами, что поляризованы моим мрачным челом. Древние короли-ягуары скачут
на человеческих фетишах, жнут ароматы бесплотных скелетов, чтоб жечь их в
святилищах, посвященных расколотой самке-дыре; яйцевой фарисей - среди нас,
сокрыт скорлупой из пепла и сумрачного стекла, язык его льется желтком
мизантропии, когда он твердит, что сей мир - лишь овоидный склеп,
шевелящийся в ректуме свиногоспода. О, какие же мертвые сучьи души
затравлены, загнаны в звездоварные водопады, где не слышится эхо никаких
перезвонов, никаких объяснений и никаких законов не предъявлено розовой,
звездоподобной розе, рассеченной злорадным ножом, тайно взятой в планетные
жены Меркурием, чтоб она обрюхатела кожными шершнями!
Мои последние строфы-послы - духи кожи восставших из мертвых, ввернутые
в тела через анусы и влагалища, единственно верные ворота общенья;
пиявки-посредники, что пируют в лобковых лесах преосвященного отвращенья.
Церковь Рэизма явилась увековечить мулатный трезубец и вырыть руническое
подполье, парящее в жвалах пинцетов, изгнать престарелый покой, узурпировать
менструальный приход и разрушить шкурное рабство людского корыта, насаждая
тем временем пансексуальное некропоклонство, повесить за шею свет дня над
суставом кошмара, канонизировать тошноту, дренируя гавани жуткого содрогания
перед тысяченожкой-любовью; вызвать к жизни из-под земли тектонику
иррациональности, снять горящие шмотки, отсасывать Смерти в пещере из
персиков, содрать кожу всему святому бордельным клыком душегубства, вонзая
тем временем в мифы волкоподобные вертела, лишить силы воли розовую венеру,
декорировать плотский пожар доисторическими собачьими звездами, дрочить