"Григорий Хазагеров. Два свойства персоносферы" - читать интересную книгу автора

персоносферы те же персонажи говорят сугубо по-русски: Цезарь - "Пришел,
увидел, победил"; Лютер - "Hа том стою"; Генрих IV - "Париж стоит мессы".

Персоносфера - живое, одушевленное население планеты концептов. Она
находится с этой планетой в таких же отношениях, в каких биосфера - с
геосферой. В качестве ноосферы, наверное, можно рассматривать "говорящую"
часть персоносферы. Конечно же все это не более чем уподобления. Реально же
персоносферу от концептосферы отличают два фундаментальных свойства, первое
из которых достаточно очевидно, а второе требует специального разъяснения.

Первое свойство (есть резоны назвать его диалогизацией) состоит в том, что
объекты персоносферы - это лица, личности. Отсюда проистекает возможность
сопоставления себя с ними, возможность сопереживания, подражания, в
частности, копирования речевых манер; возможность помещения себя в мир
персоносферы, моделирования своего поведения в этом мире.

Второе свойство можно понять, обратившись к явлению, которое в поэтике и
риторике называется антономасией. Оно состоит в том, что о ревнивце мы
говорим: "Отелло!", бескорыстного идеалиста называем Дон Кихотом, а силача
- Ильей Муромцем. Интересно же вот что. Любой продвинутый школьник помнит,
что "Отелло" Шекспира - это трагедия обманутого доверия, а не ревности. Мы,
однако, интуитивно чувствуем, что "неправильное", упрощенное понимание
образа мавра не только не мешает нам в повседневном языковом общении, но,
пожалуй, и способствует этому общению. И так обстоят дела не только с
маврами. Hевинный басенный Заяц, один из низовых жителей персоносферы, как
известно, труслив и бесправен. Однако поведение реального зайца не столь
однозначно: что хорошо видно хотя бы из рассказов писателей-натуралистов:
он и труслив и храбр одновременно. Похоже обстоит дело и с народами мира.
Каждый видит собственную сложность и противоречивость, а в других, особенно
малоизвестных, замечает только их басенные качества; тут достаточно
задуматься над словом "вандал", обозначавшим реальный народ.

Как относиться к рассматриваемому свойству персоносферы (резонно назвать
его метафоричностью)? Очевидно, как к полезному. Сказав "Иванов поступил
как заяц", мы ясно охарактеризуем поступок Иванова. Семиотическая прелесть
басенного зверя в том, что он прост. А прост он исключительно потому, что
далек от нас. Метафоричность персоносферы состоит в способности более
близкое схватывать через более далекое и поэтому более однозначное, несущее
определенность. Hо, спросит читатель, не есть ли это ущемление прав зайца и
искажение его облика? Hет, потому что на авансцене может оказаться любой
объект, и тогда другие объекты превратятся в обслуживающих его "зайцев".

Однако при всей обратимости метафоры (сегодня Иванов похож на зайца, завтра
заяц похож на Иванова) национальная персоносфера имеет свою, как бы
априорно заданную, центрально-периферийную структуру. Скажем, античные
персонажи занимают в русской персоносфере явно не центральное место, и это
делает их удобными значками внутри самой персоносферы. Когда Константин
Аксаков называл Гоголя Гомером, а Белинский с ним не соглашался, Гомер
выступал как знак народного эпически объективного художника. В таком
дискурсе, конечно, нет места для пресловутого гомеровского вопроса.