"Борис Хазанов. Далекое зрелище лесов (роман)" - читать интересную книгу автора

крюков свисали на веревках люльки. Лил дождь. Воды вышли из берегов. Сидя
посреди избы, как на камне, приезжий окунал ноги в холодный поток; он не
старался вообразить, кто здесь жил, зачинал детей, что происходило, а скорее
созерцал свое воображение и вспоминал то, чему никогда не был свидетелем.
Река несла прочь обломки жизни, предметы, лица. Все плыло и уносилось, и
постепенно воды очистились и засверкали на солнце, это была чистая и
свободная от воспоминаний стихия памяти.
Снаружи урчал мотор. Путешественник вышел. Водитель хлопнул капотом машины.
Водитель был двоюродный брат приезжего и номинальный владелец дома. Куда ты
торопишься, перекусим, сказал приезжий. Может, останешься на ночь? Нет,
отвечал брат, я поеду через Ольховку; дальше, зато по грунтовой дороге. Он
внес в избу корзину с провиантом. Приезжий из города тащил следом свой
чемодан и плетеную бутыль с керосином. Они обнялись, словно капитан и моряк,
которому предстояло жить на необитаемом острове.

II

С тех пор, как бессмысленность моего образа жизни стала для меня очевидной,
я понял, что не могу продолжать свое существование, не исполнив того, что
предстало передо мной сначала издалека и в тумане, затем все ближе и все
настойчивей.
Если я упоминаю о моих прежних занятиях, то лишь для того, чтобы
подчеркнуть, что с прошлым покончено. Прошлое - и в этом, быть может,
состояло его единственное оправдание - было не чем иным, как бессознательным
приуготовлением к труду, ради которого мне понадобилось сломать привычную
жизнь. Я вправе назвать этот труд моим Magisterium magnum. Нижеследующее
докажет, что я не зря изъясняюсь столь выспренним языком, недаром употребляю
этот алхимический термин: да, мне предстоял особого рода подвиг наподобие
тех, к которым готовились, изнуряя себя постом и укрепляясь молитвой,
посреди перегонных аппаратов, плавильных печей и реторт. У меня, разумеется,
не было реторт, у меня была чернильница. Дабы совершить задуманное, я должен
был погрузиться в одиночество и тишину, короче говоря, я должен был
уехать.
В сумерках я вышел на крыльцо, погода разведрилась, надо мной блистало
огромное синее и серебряное небо. Дом стоял на краю деревни или того, что от
нее осталось. Соседняя завалившаяся изба, очевидно, была давно уже брошена,
дальше вдоль улицы, если можно было назвать ее улицей, темнело несколько
строений. Справа за околицей дорога, по которой мы прибыли, спускалась с
бугра, и низко над ним сияла Венера. Стояла тишина, какой я в жизни не
слыхивал.
Впереди за дорогой расстилалась пустошь. Я знал, что дальше за пустошью
должна быть речка, но не мог в полутьме отличить прибрежные заросли от
далеких лесов на темном горизонте. Внезапно что-то пронеслось с легким
присвистом, метнулось вровень со мной в темно-блестящих, как слюда, окнах
моего жилья, что-то вздохнуло и слабо вскрикнуло вдали. Не могу сказать,
сколько времени просидел я на ветхих ступеньках моей хижины, очарованный
тишью померкших небес. В комнате было так темно, что я вошел, простирая
руки, как слепой, затем во мраке проступили окна, на стене белел календарь,
и чье-то тело покоилось на кровати. Ибо на самом деле я уже лежал, словно
умерший, накрытый ватным одеялом, умерший для самого себя - того, прежнего,