"Борис Хазанов. Полное собрание сочинений Тучина (Рассказы)" - читать интересную книгу автора

дерзкая до умопомрачения мысль пронеслась в моем мозгу: что, если она меня
тоже любит? По правде говоря, это не входило в мои расчеты. Но мне не
грозила ее любовь. На самом деле ее попросту разбирало любопытство.Здесь
нужно добавить, что мы были знакомы довольно давно. Эти времена смутно
вспоминаются мне. За перегородкой лежала сестра инфекционного отделения,
остриженная наголо; кажется, она выздоравливала от тифа. Занятый по горло
чтением, литературными проектами и планами бегства в Москву, я не испытывал
к ней ни малейшего интереса. В теплый весенний день она стояла на крыльце в
рубашке. Видимо, это было незадолго до того, как она переселилась в соседнюю
секцию. В комнатке за перегородкой поселили старуху-татарку с дочерью,
которая пела песни и работала в амбулатории. Время от времени к ней приезжал
муж, как считалось, с фронта, и каждый раз новый. Летом мы купались на Каме.
Я помню ватагу барахтающихся детей, среди которых, заслонясь ладонью от
брызг, стояла в воде, так что были видны ее белые плечи и начало грудей,
девушка с короткими, как у школьника, волосами. Никому не ведома алхимия
пола, ведь жаргон физиологического созревания непереводим на язык души.
Случилось так, что мы шли вдвоем по дороге в село. Она шагала в своем
коротком зимнем пальто, глядя себе под ноги и помахивая рукой, так, как это
иногда делают женщины,- вбок, а не назад. Озарение наступило внезапно,
подобно открытию ученого или мелодии, неожиданно зазвучавшей в мозгу
музыканта, и мне не удается связать давние полудетские картины с тем, что
случилось зимой, с
Нюрой, которую я поджидал на крылечке нашего дома, окоченев от мороза,
долгими звездными вечерами.Да, так начались эти встречи.
Я понимал, что она должна была по неписаным правилам тогдашнего этикета
делать вид, что вышла из дому не ради меня; она бежала по снежной тропке от
крыльца к некоему домику на лесной опушке, похожему на скворечник, и когда
она возвращалась, я выходил ей навстречу из темного тамбура. Она
приближалась медлительным шагом, кутаясь в наброшенное на плечи пальто, ее
лицо казалось черным в ртутном сиянии звезд, и волосы окружал, как нимб,
серебряный иней. Она поглядывала по сторонам. Мы оба ужасно мерзли. В
темноте мы стояли друг перед другом, печальные, словно брат и сестра,
которых ждет тысячеверстная разлука, и не знали, что сказать друг другу, и
когда, наконец, я преодолевал немоту, мы говорили друг другу "вы".А затем
наступили недели еще неведомых мук. Луна исчезла за облаками; пошел снег.
Навалило высокие сугробы. Настал февраль. Долгие часы я клацал зубами и
пританцовывал на крыльце. Никто больше не выходил. Однажды я встретил ее
днем, она отвернулась, но на узкой дорожке в снегу невозможно было
разойтись. Она взглянула на меня своими серыми выпуклыми глазами и
промолвила: "Ваша мама запретила мне с вами встречаться".Весна разразилась,
когда ее никто не ждал; внезапно грянул небесный оркестр, блеснули трубы и
ударили литавры; дорога поднялась над осевшим снежным полем, заблестели
грязные колеи, с голодным хрюканьем по ним неслись, виляя тощими задами,
плоские, почерневшие за зиму свиньи. Я швырял в них комьями мерзлого снега и
всю дорогу от больницы до школы горланил разбойничьи песни, ибо нет такого
триумфа, который мог бы сравниться с торжеством освобождения от
изнурительной любви.
Наше последнее свидание произошло несколько месяцев спустя и,
по-видимому, было совершенно случайным. Я увидел ее в лесу над зеленым
склоном оврага, она стояла под деревом в белом платье.