"Михаил Хейфец. Путешествие из Дубровлага в Ермак" - читать интересную книгу автора

назначения. Потому наш Пятак и убивался... Тем не менее, среди офицеров МВД
есть много по-своему вполне приличных людей. Опять-таки - служба, а не
характер толкает этих офицеров на зло.
Тот же Пятаченко, любопытствующий, пытавшийся что-то в жизни понять и
"своих" защищать не только карцерами, делился с Борей Пэнсоном своими
служебным неудачами. Начинал "Пятак" в бытовой зоне. Там зэки в кооперации с
"воспитателями" наладили махинации по доставке в зону продуктов и даже водки
- за двойную, понятно, цену в пользу посредников. Ретивый Пятаченко пытался
помешать "нарушению закона", и в благодарность он получил резкий втык от
"Хозяина", который - что вполне допустимо - либо сам был в доле, либо считал
полезным, чтоб его офицеры имели приварок к жалованью, а зэки, дававшие ему
план и соответственно продвижение ему по службе, кормились посытнее...
"Оттуда меня перевели сюда с характеристикой "идиота", - пожаловался Пятак.
Пэнсон изумился: "Гражданин начальник, вы хотели, чтоб голодающие люди,
которым удалось вырвать где-то новый кусок хлеба, оставались голодными? Как
вам не стыдно!" Обалдел отрядный: с такой позиции он свою службу просто
никогда не видел.
Другой случай. Моя мама, семидесятилетняя больная женщина, в законный
срок, имея письменное согласие начальника режима, приехала к сыночку на
положенное раз в год свидание. Дорога дальняя, несколько суток, три
пересадки на железных дорогах, да еще тащила на себе большую поклажу в едой
("вдруг раздобрятся, разрешат сыночка покормить"). А ей просто отказали в
свидании... Злодейства не было: она получила письменное согласие режимника,
когда запросила, в апреле, он ответил ей, мол, приезжайте в октябре,
согласно правилам режима, и позабыл... Он просто позабыл, что 30 октября
отмечают День советского политзаключенного. А вдруг в зоне намечена акция, а
вдруг я передам что-то на волю? И отменил... В знак протеста против
произвола я пошел в штаб - объявить "бессрочный невыход на работу". Объясняю
причину акции дежурному капитану, сморщенному, седоголовому, сгорбленному,
похожему на грифа, и начинает этот гражданин офицер меня воспитывать:
- Бросьте вы себя мучить, Михаил Рувимович. Правды в этой стране вы все
равно никогда не добьетесь.
Вот так. Ни убавить-ни прибавить. Это было со мной лично.
Еще личный пример. Другой дежурный капитан был молодым человеком: он
старался выглядеть блюстителем незыблемого закона. Помню, в журнале
карцерных дежурств забавные его записи: "Нарушений социалистической
законности не обнаружено". Мол, dura lex, sed lex! Когда за три недели до
конца срока ВячеславаЧорновола насильно, в наручниках остригли (закон
запрещает стричь заключенного без его согласия за три месяца, остающиеся до
конца срока заключения. Но Чорноволу мстили начальники, как организатору
"Статусной акции"), и я напомнил дежурному, исполнявшему "Операцию "Стрижка"
про закон, он рыкнул:
- Что от меня-то вы хотите? Я выполняю приказ, - и жалобно добавил: -
Вы можете наконец понять - что я могу?
Итак, вопреки опасениям моего следователя, если меня кто и озлобил, то
не мордовские люди. Важная доля моего отвращения к машине, творящей зло,
была сформирована раньше - в частности, элегантными, иногда и лощеными
господами с Литейного проспекта в Ленинграде.
Как это все произошло?
В здание "Большого дома" я вошел человеком, который - что уж "туфту