"Михаил Хейфец. Путешествие из Дубровлага в Ермак" - читать интересную книгу автора

гнать" - конечно, был совершенно наивным относительно знаменитой "практики".
До сорока лет у меня не было никаких контактов с системой юриспруденции.
Признаюсь - вообще о системе правосудия я судил тогда по американским
фильмам типа крамеровского "Нюрнбергского процесса" - мол, происходит
судебное состязание двух сторон, обвинения и защиты, а судьи разбираются на
весах закона, кто прав. И как раз незадолго до ареста я прочитал
самиздатскую стенограмму процесса ленинградского математика Николая Явора.
Этот еврейский "отказник", чем-то крепко насоливший гебухе, был обвинен в
"хулиганстве, связанном с особым цинизмом и оскорблением общества" (он, как
уверяло следствие, помочился в каком-то дворике, где играли дети, ах...
Дело, однако, было сочинено настолько бездарно, что адвокат раздолбал
обвиниловку в суде на осколки, и даже Верховный суд, которого не касались
личные обиды питерских Держиморд и Ляпкиных-Тяпкиных, постановил:
"ограничиться отсиженным"). Я вспомнил дело потому, что в мою память
врезалось: на процессе Явора прокурор вообще... отсутствовал. Обвинение
против адвоката поддерживал- судья!!! Как он может объективно судить, если
сам представляет сторону в процессе? Тогда же прочитал горделивую статью в
"Правде", мол, мы достигли таких высот правосудия, что нынче почти половина
обвинительных заключений в судах поддерживают прокуроры... Экое торжество
правосудия! А как другая половина? - думалось мне.
Не следует переоценивать мою наивность. Разумеется, я понимал, что живу
не в Британском королевстве и что судьи - члены компартии и обязаны в судах
выполнять рекомендации партийных комитетов. Я не думал так, а точно знал: у
меня имелись знакомые судьи. Но это было единственной коррективой, которую я
вносил в стандартное представление о судебной системе СССР. То есть я
понимал так, что если законные интересы подсудимого вступают в конфликт с
намерениями КПСС, то судья несомненно вынесет приговор не согласно закону
(или толкованию закона), а по директиве партийных органов. Но вот если
конфликта интересов с властью у подсудимого нет, то должен действовать,
полагал я, нормальный юридический механизм состязания сторон.


Что ж открылось мне в ЛенУКГБ?

Я увидел, что на самом деле интерес советской власти относительно мало
волновал работников ее карательной системы. Судьба благоприятствовала мне,
позволила попадать в переделки, каких не появлялось у других политзэков, и я
с несомненностью понял, что не только я, но и мои следователи осознавали
вредность или уж, по крайней мере, излишность суда надо мной для
стратегических задача Кремля. И потому боялись, что московское начальство
вдруг да сообразит то же самое- и отменит начатую ими питерскую игру. Не
партийные интересы их волновали, даже не ведомственные интересы ГБ... Люди,
с которыми я контактировал непосредственно, просто зарабатывали звездочки на
погоны, отлично понимая, что работают при этом против так называемой партии
и даже против так называемого своего руководства - ибо прибыль от успешного
завершения дела могла быть перечислена на их счета, а возможные и понятные
им убытки можно списать, скажем, на Брежнева с Андроповым. Вот за это именно
я презирал моих следователей с Литейного.