"Михаил Хейфец. Путешествие из Дубровлага в Ермак" - читать интересную книгу автора

басенная строчка часто вспоминалась мне в беседах с гебистами.)
Работники карательного аппарата не просто выполняли инструкции партии,
но они и кормились политическими арестами и казнями. Санкции и решения
принимались политическими властями, верно, но готовились они, обкатывались,
нередко выпрашивались, а главное - обуславливались наличием
непропорционально большого числа карателей. Продвижение в гебистской
иерархии чинов и отличий зависело от умения подготовить политические
процессы. Чем спокойнее была реальная ситуация в государстве, тем меньше
Большие Лорды, распорядители государственных кредитов, нуждались в этой
армии тайной полиции. Условием для выживания, тем паче для расширения
влияния этой социально-чиновничьей группы становилось обострение
напряженности в стране. Социальный парадокс: условием служебного
благоденствия обитателей этой касты являлось обострение болезней на теле
хозяина... Мое умозаключение относится отнюдь не только к отношениям
советской власти с КГБ! Разница, например, между Россией и СССР состояла
лишь в том, что, начиная с 60-х гг. XIX века и до 1917 года органы царской
политический полиции оказались несвободными в акциях от противодействия
контролирующего, независимого от них судебного аппарата, ревизора чистоты и
качественности их работы. Потому они вынуждены были тайно поддерживать
подлинные революционные организации, провоцировать подлинные революционные
акции (Дегаев, Малиновский, Азеф, Серебрякова и пр.). А вот позже, получив
через приводной ремень парторганов контроль над судьями, органы ВЧК-КГБ
могли более не утруждать себя столь ювелирной провокаторской работой, просто
хватали домашних полканов и объявляли их на весь мир ужасными
империалистическими волками...
В силу специфики своей работы органы политической полиции не могут не
воспитывать из приходящих туда вполне приличных молодых людей самый худший
сорт государственных слуг. Объективно там предают всех, включая собственных
хозяев.
С такими вот представителями государственной власти сталкивались в их
служебных кабинетах идеологически заряженные идеалисты-вольнодумцы.
Когда же и суд, видевшийся неким медиатором, посреднической инстанцией,
вставал на сторону тайной полиции, тогда интеллигенты отождествляли всю
государственную систему с тайной полицией. Подчеркиваю - были несправедливы,
были озлоблены. Но вот что примерно они все думали:
"Подсудимые считали, что они одни тут порядочные люди, суд же,
прокуратура и прочие - все какое-то жулье, сброд, с которым им по воле
судьбы приходится разговаривать" (Отчет по "Делу о Казанской демонстрации",
1876 г.);
"Это не суд, а пустая комедия или нечто худшее, более отвратительное и
позорное, чем дом терпимости: там женщина из-за нужды торгует своим телом, а
здесь сенаторы из подлости, из холопства, из-за чинов и окладов торгуют
чужой жизнью, истиной и справедливостью" (из речи подсудимого И. Мышкина на
"Процессе 193-х");
"Я не был пропагандистом. Теперь здесь, на суде, я сделался им. Теперь,
господа судьи, если уж меня взяли, то держите крепко, не выпускайте, потому
что если выпустите, я буду знать, что делать" (речь неграмотного рабочего
Ковалева на "Процессе 50-и").
Почему я подобрал именно эти цитаты? Им исполнилось ровно сто лет к
моменту моего заключения - меня посадили в ту же тюрьму, в которой сидели