"Михаил Хейфец. Почему Жаботинский не стал еврейским вождем " - читать интересную книгу автора

лучшее. К тому же на реальной войне женщины, дети, старики вполне способны
убивать врага - и делают это постоянно. Но уж если мир устроен так гнусно и
"болезненно", по выражению Жабо, что невозможно избежать войн, то
единственно честное поведение в реальности - защищать своих изо всех сил,
стараясь поменьше терзать себя угрызениями перед страданиями чужой стороны
(хотя не забывая о них вовсе). Нет, увы, иного пути для действующего на
Земле человека! И те, кто пытаются замаскировать суть человекоубийства на
войне "благородными оговорками", обречены на лицемерие в политике.


* * *

"Еврейским деятелем" (сионистом) Владимир-Зеэв стал только в 1903
году - после Дубоссарского и Кишиневского погромов. Уже семейным человеком,
уже знаменитым российским журналистом и известным переводчиком.
Что же его жизнь столь сильно развернуло?
Насколько мне известно - ощущение позора. Как мало и дурно
сопротивлялись евреи, как бездарно и разрозненно обороняли они от
бандитского зверья свои дома, детей и жен! Да что ж за народ у нас такой?
Зеэв решил создать нелегальную организацию самообороны, ибо поддаться
громилам без сопротивления свободный и сильный мужчина не собирался. Но
оказалось, в Одессе уже существовала нелегальная организация самообороны
евреев. Жаботинский вступил в нее, и этим моментом датируется великий излом
в жизни российского литератора, мгновенно превратившегося в политика и
идеолога-организатора.
Особость "человека Запада" выделила его и в новой среде. Прежде всего,
обнаружилось, что сей прозелит-сионист слабо представляет собственный народ,
конкретно - местечковую массу, с ее особыми настроениями, предрассудками,
заблуждениями, парадоксальными нравами: "В Одессе я никогда не видел ни
пейсов, ни лапсердаков, ни такой беспросветной бедности, ни в то же время
седобородых, старых почтенных евреев, снимавших шапки на улице при разговоре
с нееврейским "господином". Он долго не мог избавиться от отвращения,
наблюдая заискивающие ужимки обитателей штетлов перед их русскими
"хозяевами": "Я спрашивал себя: неужели это и есть наш народ?"
Но - оговоримся сразу - у пейсатых бородачей, с их черными камзолами и
шляпами XYIII века, имелось качество, завлекшее нашего "европейца". Сии
"пoляки" смотрелись "самими по себе" - спутать их нельзя было ни с кем, да
они и не допустили бы путаницы в столь важном вопросе. Они не желали даже
внешне приспособиться к наглым насильникам, хамам, как бы ни боялись побоев.
И всегда подчинялись только своим законам, которые никто не мог заставить
извратить (кроме них самих, конечно). Зато их коллеги,
ассимилянты-интеллигенты, Владимира-Зеэва потрясали - их жалкая и презренная
моральная трусость, желание замаскироваться под русских, отречься от
признаков еврейства - скажем, от имени, данного им родителями, от акцента,
рожденного родным языком, от жестикуляции. "Русская" маскировка евреев
вызывала у него даже не жалость, а скорее ироническое равнодушие - это
желание приспособиться к миру соблазнителей, эта мечта перестать быть самими
собой, стать - "как все люди"...
"В еврействе есть дурные стороны, но мы, интеллигенты-евреи, страдаем
отвращением не к дурному, и не за то, что оно дурно, а к еврейскому и именно