"Джозеф Хеллер. Что-то случилось" - читать интересную книгу автора

отдела, насмешливая, со злым язычком Вирджиния, сидела под большими стенными
часами и обменивалась со мной непристойными шутками; она была бойкая,
беззастенчивая, всегда смеялась и подтрунивала (по крайний мере надо мной),
а я был тогда слишком молод и туп и не понимал, что это не просто шутки.
(Боже милостивый, сколько раз она говорила, чтобы я подыскал для нас с ней
где-нибудь комнату, а я даже не знал, как это делается! Она была на редкость
хорошенькая, хотя тогда я, кажется, так не думал, но все равно она мне уж до
того нравилась, прямо в жар бросало. Несколькими годами раньше ее отец
покончил с собой.) В той Компании много происходило всякого, о чем я тоже не
имел ни малейшего понятия. (Вирджиния сама рассказывала мне, как один
страховой инспектор, женатый человек, однажды вечером пригласил ее
покататься в своей машине, а по дороге начал к ней приставать, грозился либо
изнасиловать ее, либо высадить у кладбища и утихомирился, только когда она
сделала вид, будто сейчас закричит.) Помню, в той Компании я тоже боялся
отворять двери, даже если кто-то из юрисконсультов или инспекторов посылал
меня за важными документами или за сандвичем. Я никогда не знал, то ли
постучаться, то ли войти без стука, постучать почтительно или достаточно
громко, чтобы меня сразу услышали и велели войти. В любом случае меня часто
встречали сердито или с досадой. (А может, так мне казалось. То ли я
возвращался слишком скоро, то ли слишком поздно.)
Миссис Йергер всех нас ругала почем зря. Вскоре почти все ее
подчиненные уволились: иные, кто постарше, ушли в армию или на флот,
остальные подыскали работу получше. Я нашел себе работу, которая оказалась
еще хуже. Нелегко мне было набраться храбрости, чтобы заявить об уходе, и
так со мной бывало всегда. (Много дней подряд я репетировал речь, которую
при этом произнесу, собирался с силами и готовил внушительные лицемерные
доводы в оправдание своего бегства, но ни миссис Йергер, ни кто другой не
поинтересовались, почему я ухожу.) Мне всегда не по себе, когда приходится
иметь дело с начальством, когда надо зайти к нему, и смотреть ему прямо в
глаза, и смело, вызывающе с ним разговаривать, - даже если я уверен, что
прав и ничто мне не грозит. (Мне никогда не удается уверить себя, что мне и
вправду ничего не грозит.) Я ему просто-напросто не доверяю.
Это была моя первая служба после того, как я окончил среднюю школу (или
меня дотянули до ее окончания). Мне тогда исполнилось семнадцать, а
Вирджинии, той "старшей", злоязычной, кокетливой девчонке, что сидела под
стенными часами, всего двадцать один (теперь такая была бы слишком молода
даже на мой вкус), и, где я с тех пор ни служил, я всегда боялся, что меня
вот-вот уволят. Между тем меня не увольняли ни разу; наоборот, щедро
прибавляли жалованье и быстро повышали в должности, потому что обычно я
очень сметлив (поначалу) и мигом все схватываю. Но ощущение
несостоятельности, гнетущее предчувствие неминуемого провала и громогласного
позора не отпускает меня и теперь, когда я хорошо, надежно устроен и
стараюсь не наживать врагов. Я ведь все равно не могу доподлинно знать, что
происходит за закрытыми дверями всех отделов на всех этажах, где сидят
служащие нашей и всех прочих фирм всего света, которые намеренно или
случайно каким-то словом или поступком могут меня погубить. Временами я даже
мучаю себя зловещими домыслами, будто ЦРУ, ФБР или Управление налогов и
сборов годами тайно следит за мной и не сегодня-завтра арестует - только за
то, что в душе я кое в чем сочувствую либералам и голосую обычно за
демократов.