"Леонид Геллер, Мишель Нике. Утопия в России " - читать интересную книгу автора

человеке" говорится в терминах "производства" и "выращивания": такому
подходу уготовано большое будущее.
А пока Дидро, узнав о педагогических планах Екатерины, пишет ей: "Как
прежде любопытные ездили в Лакедемонию, Египет и Грецию, так теперь станут
ездить в Россию, только любопытство их будет более оправдано <...>. Ликург
создал вооруженных монахов; его законодательство было величественной
системой жестокости. Человечность - вот основа вашей системы" [Грот, 16].
Перед нами феномен утопически завышенной оценки деятельности императрицы ее
западными почитателями5. Страна Петра и Екатерины казалась многим
иностранным мыслителям широким полем для социальных, политических и
философских экспериментов (как потом будет казаться страна Сталина). Гердер
мечтал быть "новым Лютером и Солоном" Украины, этой "новой Греции".
Бернарден де Сен-Пьер хотел организовать "республику свободных коммун"
(что-то вроде новой Пенсильвании) в казахстанских степях [Billington, 224 -
229; Уткина..., 201]. Вольтер и Дидро надеялись подвигнуть Екатерину на
реализацию их общих социальных идей.
Еще в начале XVIII века Лейбниц выдвинул теорию, в которой Россия
сразу же узнала себя. У этой теории было два аспекта. По аналогии с
историософской доктриной translatio imperii (передача империи), первый
аспект можно назвать translatio sapientiae (передача знаний): науки,
зародившиеся в Греции, покидают ее и путешествуют по всем странам, прежде
чем вернуться к месту своего зарождения. Теперь очередь России принимать
гостей [Leibniz, 512]. Второй аспект еще более важен: тот факт, что "скифы"
не были готовы к приему, нисколько им не повредил. Напротив, они легко
овладевают знаниями благодаря своей невинности, а также свободе от вредных
влияний и традиций. Расцвет наук и искусств при Елизавете и, особенно, при
Екатерине подтверждает верность этой теории. В конце XVIII века Россия
превращается не только в райский сад, но и в сад наук, храм Минервы (с
которой поэты сравнивают Екатерину).
В концепции Лейбница знание играет двойную роль, социально-культурную
и метафизическую: оно отличает Цивилизованных людей от варваров и позволяет
человеку подтвердить свое право на центральное место в мире, сотворенном
Богом, на главенство в природе и управление ею. Уже при Елизавете, в одах,
посланиях и торжественных речах, Ломоносов настойчиво превозносил эту роль,
предрекая появление российских "Невтонов и Платонов", и заложил основы
великолепной "эвсофии" ("благомудрости"), мечты о познании и преображении
природы [Ломоносов II, 230 - 234]. Эта мечта, разделяемая многими учеными и
поэтами, стала в эпоху Екатерины официальной идеологией. Моментальное
овладение сокровищами западного знания с целью догнать и перегнать "лучшие
европейские государства" (вспомним взгляды Ф. Салтыкова) - привилегия
молодой, полной сил нации. Чтобы избавиться от комплекса неполноценности
перед Западом, отбросить или сублимировать этот комплекс, русские и впредь
будут прибегать к этой ободряющей идее.
Эта привилегия простирается далеко за пределы научной области. Прежде
мы говорили о главных идеях, связанных с формированием идеального
представления о России как о новом Государстве. Однако Россия не просто
одно из государств, она - "новый Рим", огромная империя, расширяющая свои
границы в течение всего XVIII века. Имперский утопизм уже сделал несколько
шагов при Анне и Елизавете. Екатерина дает ему полный ход.
Она старается придать своей империи образ многонациональной гармонии.