"Эрнест Хемингуэй. Американский боец" - читать интересную книгу автора

гораздо дороже. А после того случая, когда снаряд разорвался на тротуаре
перед самым отелем, ты получил прекрасный угловой номер из двух комнат,
вдвое больше того, который ты раньше занимал, и дешевле, чем за доллар в
сутки. Не меня убили. Ага! Нет, не меня. На этот раз не меня.
Потом в госпитале Американского общества друзей испанской демократии,
расположенном в тылу Мораты, на Валенсийской дороге, мне сказали:
- Вас хочет видеть Рэвен.
- А я его знаю?
- Кажется, нет, - ответили мне, - но он хочет вас видеть.
- Где он?
- Наверху.
В палате наверху делали переливание крови какому-то человеку с очень
серым лицом, который лежал на койке, вытянув руку, и, не глядя на булькающую
бутылку, бесстрастным голосом стонал. Он стонал как-то механически, через
правильные промежутки, и казалось, что стоны исходят не от него. Губы его не
шевелились.
- Где тут Рэвен? - спросил я.
- Я здесь, - сказал Рэвен.
Голос раздался из-за бугра, покрытого грубым серым одеялом. Две руки
были скрещены над бугром, а в верхнем конце его виднелось нечто, что
когда-то было лицом, а теперь представляло собой желтую струпчатую
поверхность, пересеченную широким бантом на том месте, где раньше были
глаза.
- Кто это? - спросил Рэвен. Губ у него не было, но он говорил довольно
отчетливо, мягким, приятным голосом.
- Хемингуэй, - сказал я. - Я пришел узнать, как ваше здоровье.
- С лицом было очень плохо, - ответил он. - Обожгло гранатой, но кожа
сходила несколько раз, и теперь все заживает.
- Оно и видно. Отлично заживает.
Говоря это, я не смотрел на его лицо.
- Что слышно в Америке? - спросил он. - Что там говорят о таких, как
мы?
- Настроение резко изменилось, - сказал я. - Там начинают понимать, что
Республиканское правительство победит.
- И вы так думаете?
- Конечно, - сказал я.
- Это меня ужасно радует, - сказал он. - Знаете, я бы не огорчался,
если бы только мог следить за событиями. Боль - это пустяки. Я, знаете,
никогда не обращал внимания на боль. Но я страшно всем интересуюсь, и пусть
болит, только бы я мог понимать, что происходит. Может быть, я еще пригожусь
на что-нибудь. Знаете, я совсем не боялся войны. Я хорошо воевал. Я уже раз
был ранен и через две недели вернулся в наш батальон. Мне не терпелось
вернуться. А потом со мной случилось вот это.
Он вложил свою руку в мою. Это не была рука рабочего. Не чувствовалось
мозолей, и ногти на длинных, лапчатых пальцах были гладкие и закругленные.
- Как вас ранило? - спросил я.
- Да одна часть дрогнула, ну мы и пошли остановить ее и остановили, а
потом мы дрались с фашистами и побили их. Трудно, знаете ли, пришлось, но мы
побили их, и тут кто-то пустил в меня гранатой.
Я держал его за руку, слушал его рассказ и не верил ни единому слову.