"Эрнест Хемингуэй. Дайте рецепт, доктор" - читать интересную книгу автора

двух фазанов, которые ходили по снегу, и когда он двигал койку к окну, со
спинки упала лампа и ударила мистера Фрэзера по голове. Сейчас это звучит
совсем не смешно, но тогда это было очень смешно. Все смотрели в окно, и
доктор, прекрасный доктор, показывал на фазанов и подвигал койку к окну, и
потом, совсем как в фарсе, мистера Фрэзера стукнуло свинцовой подставкой от
лампы прямо по голове. Это произошло как бы вразрез с лечением, со всем тем,
зачем люди ложатся в больницу, и всем это показалось ужасно смешным, как
анекдот о мистере Фрэзере и докторе. В больнице все много проще, даже
анекдоты.
Из другого окна, если повернуть койку, был виден город с облаком дыма
над ним, и Доусон-Маунтэнз, уже покрытые снегом и оттого похожие на
настоящие горы. Таковы были два вида, доступные с тех пор, как стало
очевидным, что сидеть в кресле мистеру Фрэзеру еще рано. Да по правде
сказать, в больнице лучше уж лежать в постели; намного лучше, располагая
временем, в палате с кондиционированным воздухом, любоваться всего двумя
видами, нежели многими, если видишь их наспех из жарких, пустых палат,
ожидающих новых больных или только что освободившихся, куда вас вкатывают в
кресле всего на несколько минут. Когда долго лежишь в одной палате, вид,
каков бы он ни был, приобретает большую ценность и значительность, и не
хочется его менять, ни даже повертываться к нему другим боком. Точно так же
радио: нравятся определенные вещи, и радуешься им, и отвергаешь новые. В ту
зиму лучшие песенки были: "Спой мне простую песню", "Девушка-певунья",
"Маленькие небылицы". Ничто так не успокаивало, казалось мистеру Фрэзеру.
"Милая Бетти" тоже была ничего, но мистеру Фрэзеру все лезли в голову другие
слова, до того непристойные, что никому их и не передашь; так что в конце
концов он бросил ее слушать, и когда начинали ее передавать, переключал
радио на футбол.
Около девяти часов утра включали рентгеновский аппарат, и тогда слушать
радио, которое к этому времени ограничивалось только одной станцией в Хэйли,
становилось совсем невозможно. Многие жители Хэйли, имевшие приемники,
возмущались, что больничный рентген мешает им по утрам слушать радио, но так
ничего и не добились, хотя многие считали, что больница могла бы
пользоваться рентгеном в другие часы, когда люди не слушают радио.
Как раз, когда пришлось выключить радио, вошла сестра Цецилия.
- Как Каэтано, сестра Цецилия? - спросил мистер Фрэзер.
- О, он очень плох.
- Он без памяти?
- Нет, но боюсь, что умрет.
- А как вы?
- Я очень беспокоюсь за него, и знаете, никто не пришел навестить его.
Он может умереть, как собака, а эти мексиканцы и глазом не моргнут. Ужасные
люди!
- Хотите прийти сегодня вечером послушать передачу со стадиона?
- О нет, - сказала она. - Я слишком волнуюсь. Я буду молиться в
часовне.
- Я думаю, что слышно будет хорошо, - сказал мистер Фрэзер. - Будут
играть на побережье, и благодаря разнице во времени это будет довольно
поздно, так что мы услышим как следует.
- О нет, я не могу. В международную встречу я чуть было не умерла.
Когда вышла команда "Атлеты", я прямо-таки в полный голос читала молитвы: "О