"Петер Хендке. Нет желаний - нет счастья " - читать интересную книгу автора

начнут подтрунивать надо мной.
Когда Джеймса Бонда в последнем фильме спросили, мертв ли противник,
которого он только что перебросил через перила, и он ответил:
"Надонадеяться!", я, например, рассмеялся с облегчением. Шуточки о мертвецах
и смерти меня не трогают, наоборот, они даже действуют на меня благотворно.
Приступы страха бывают всегда очень короткие, это скорее провалы в
небытие, чем приступы; мгновение спустя бездна вновь затягивается, и если я
с кем-то веду разговор, то тут же пытаюсь выказать особую
заинтересованность, словно бы допустил неучтивость к собеседнику.
Кстати, с тех пор, как я начал писать, эти припадки, потому, видимо,
что я пытаюсь описать их как можно точнее, вовсе исчезли, пропали. Описывая
их, я вспоминаю о них как о завершенном периоде своей жизни, и усилия,
которые я затрачиваю, чтобы вспомнить их и выразить, целиком поглощают мои
силы, и мгновенные дневные кошмары, мучившие меня последнее время, оставили
меня в покое. Дело в том, что у меня порой случались "приступы": самые
обыденные представления, многократно повторяемые, стертые за годы и
десятилетия изначальные представления, внезапно распадались, и я испытывал
боль от тотчас образовавшейся в сознании пустоты.
Теперь это прошло, у меня больше не бывает таких приступов. Когда я
пишу, я неизбежно пишу о прошлом, о том, что вытерпел, по крайней мере
относительно того времени, когда я пишу. Я занимаюсь литературным трудом так
же, как обычно, отчуждаюсь, превращаюсь в машину, которая вспоминает и
выражает определенные мысли. Я пишу историю матери потому прежде всего, что
полагаю, мне о ней и о причинах ее смерти известно больше, чем какому-нибудь
постороннему репортеру, который, вероятно, без труда мог бы объяснить этот
интересный случай самоубийства с помощью религиозной,
индивидуально-психологической или социологической таблицы толкования снов;
кроме того, я пишу и в собственных интересах: когда появляется дело, я
оживаю, и, наконец, потому, что хочу не хуже какого-нибудь стороннего
репортера, хотя и на иной манер, сделать из этого САМОУБИЙСТВА показательный
случай.
Разумеется, все эти мотивы произвольны и могут быть заменены другими,
равным образом произвольными. Так, например, краткие мгновения, когда я
словно терял дар речи, и горячее желание выразить свое состояние были тоже
поводом к тому, чтобы взяться за перо.
Приехав на похороны, я нашел в сумочке матери квитанцию номер 432 на
заказное письмо. В пятницу вечером, прежде чем пойти домой и принять
снотворное, она послала мне во Франкфурт заказным письмом копию завещания.
(Но зачем СРОЧНОЕ?) В понедельник я зашел на ту же почту позвонить по
телефону. Прошло два с половиной дня после ее смерти, перед почтовым
чиновником я увидел желтый блок квитанций на заказные письма: за прошедшие
дни было послано еще девять, номер следующей квитанции был теперь 442,
внешне эта цифра так походила на ту, которую я хорошо помнил, что я в первую
минуту растерялся и посчитал все случившееся недействительным. Желание
рассказать кому-нибудь обо всем этом прямо-таки придало мне бодрости. День
стоял очень ясный, поблескивал снег, мы ели суп с фрикадельками из печенки;
"Все началось с того, что..." - если так приступить к рассказу, все
покажется выдумкой и мне не пробудить у слушателя или читателя ни участия,
ни сочувствия, просто я расскажу ему совершенно невероятную историю.
Итак, все началось с того, что пятьдесят с лишним лет назад моя мать