"Филипп Эриа "Время любить" " - читать интересную книгу автора

быстро установившееся между нами понимание за спиной Рено изумило меня,
теперь я была спокойна, но чувствовала себя чуточку виноватой.
И однако я поняла, что в конце концов посещение Пейроля, наш обед,
болтовня втроем в чем-то благодетельны для моего сына. Он выходил из своего
одиночества. Ни на нашем острове, что и понятно, ни в том лицее, где он
раньше учился, ни в этом, ни во время каникул, где бы мы их ни проводили, -
словом, нигде Рено не заводил себе друзей. А мне очень этого хотелось; и
стоило мне заметить первые признаки товарищеской близости, как я всячески
старалась способствовать укреплению этих отношений; но что бы я ни делала,
как бы ни надеялась, ни разу приятель не превратился в друга.
Как-то зимой на курорте - по совету врачей я при любой возможности
старалась увезти Рено в горы - мой сын необыкновенно привязался к одному
мальчику, своему ровеснику, которому после падения на лыжах запретили
вставать. Было им тогда обоим по тринадцать-четырнадцать лет. Презрев все
соблазны залитой солнцем лыжни, Рено целыми днями в течение трех недель
просиживал у шезлонга больного и даже водил его по террасе отеля, подставив
плечо и поддерживая за талию. Когда в первый раз я увидела Рено в роли
сиделки, у меня захолонуло сердце. Я узнала себя. В памяти моей ярче, чем
когда-либо, возник образ кратковременного супружества, на которое я пошла в
пору далекой моей любви или, быть может, далеких моих приключений, взяв
себе в мужья слабого юношу, вернее, раненного жизнью, доверчиво
опиравшегося на меня. Однако двое этих мальчиков среди снегов больше
подходили друг к другу, хотя бы по возрасту.
Они еще переписывались некоторое время, и на пасхальных каникулах я
предложила Рено провести две недели на побережье, где, как мы узнали, будет
отдыхать его друг. В ответ на мое предложение Рено скорчил гримасу.
- Значит, ты не хочешь увидеться с Жан-Реми?
Он неопределенно пожал плечами. Я не отставала:
- Тебе неинтересно? Почему?
- Он выздоровел.
Глубинный смысл этих слов, разумеется, ускользал от него, зато от меня
- нет. Именно здесь сказалось в Рено мое пристрастие к слабым созданиям, к
неравным союзам, а, возможно, также тайное желание не привязываться к
человеку. Так или иначе, мой пример и моя участь чересчур тяжело легли на
плечи Рено, и это наследие, переданное мною сыну, уже проявляло себя самым
гнетущим образом. До десяти лет Рено слишком жил мною, а затем слишком
собою и мною, только в этом и была вся разница. Он сжился с одиночеством,
но не по тем причинам, по каким сжилась я. В моем случае главенствующую
роль играли воля и желание найти себе прибежище, защиту против палачества
нашей семьи; но благодаря судьбе и благодаря моим стараниям чаша эта
миновала Рено. Мое одиночество вооружило меня против жизни, а сына,
наоборот, разоружило. Я не обманывалась на сей счет, хотя в мое отсутствие
он нередко говорил знакомым, дивившимся тому, что такие слова произносит
мальчик: "Одиночество? Я совсем как мама, я обожаю одиночество". Но нет.
Ведь как я ни любила своего сына, как ни дружно мы с ним жили, он
принадлежал к иному поколению, и я знала, как современная молодежь боится
одиночества, как ищет общества и часто бывает при этом недостаточно
разборчива. Не здесь ли разгадка их неустроенности и множества
недоразумений? Надо было, действуя осторожно, отвести сына от моей колеи,
уберечь его от этого вечного подражания и повторения моих ошибок. Возможно,