"Филипп Эриа "Время любить" " - читать интересную книгу автора

другой слева от меня за садовым столом, куда мы перешли пить кофе. По
случайности мы оказались все трое друг напротив друга, как листья
трилистника, в полной симметрии, словно готовясь начать какую-то игру. Но
игра явно получалась вялая. Во время обеда разговор еще кое-как клеился, и
впервые в жизни я поощряла вмешательство Ирмы, подававшей на стол, в наши
разговоры. А теперь, когда мы перестали жевать, надо было чем-то заполнить
неприятные паузы. Сидя напротив этих двух юнцов, я не без удивления
почувствовала, что снова нахожусь в том же двусмысленном положении, как
тогда во дворе лицея. Я смущалась. Как бы со стороны я видела нас троих,
пленников нашего Фон-Верта, под густым шатром шелковицы.
Кофе был выпит, а время тянулось все так же, нудно. Я поняла, что
остался классический выход, пригодный в любом обществе и при любых
обстоятельствах:
- А что, если мы послушаем пластинки? Какую музыку вы любите, Пейроль?
- Бельканто.
Ответ вырвался сам собой, и так же неожиданно за ним последовала
улыбка в двойном озарении зубов и глаз. За столом Пейроль сидел напротив
меня и был у меня перед глазами. Месяц назад в лицейском дворе лицо его
как-то не удержалось в моей памяти: только сейчас я по-настоящему увидела
Пейроля. Типичнейший из типичных провансальцев, круглоголовый, но с четкими
и в то же время мягкими чертами. С первого взгляда чувствовалось, что по
натуре он человек скорее серьезный, но улыбался он легко, и, когда на
какой-то миг улыбка трогала его губы, все лицо, чисто провансальского типа,
хотя и довольно обычное, приобретало определенность, почти резкость. Именно
в улыбке выражался его характер, как характер иных лиц выражает себя в
момент плача. Я сидела в недоумении. Для меня его лицо перестало быть
заурядным лицом юноши. Рено улыбался редко. Особенно в тот день.
Теперь оба мальчика стояли у стола и выбирали пластинки, так как уже
успели притащить из дома проигрыватель и стопку долгоиграющих пластинок.
Пейроль был ниже моего сына на полголовы, но, на мой взгляд, сложен лучше.
Мой Рено чуточку тонковат ("вовсе я не тонковат, - всякий раз протестовал
он, - просто я длинноват"), и поэтому требовалось еще время, когда его
быстрый рост дополнится возмужанием. Этот этап у Пейроля был уже позади.
Наконец пластинки были выбраны, мы слушали и даже разговаривали,
сравнивали. Рено тоже постепенно увлекся. Мальчики заспорили. Рено, с
детства приученный к музыке, и Пейроль, главным образом руководствовавшийся
своей южной интуицией, спорили совсем в стиле дискуссий на страницах "Женес
мюзикаль" и, в сущности, были согласны друг с другом. Но я заметила, что
порой Рено, сам того не замечая, отстаивает свои мнения с чересчур
многозначительным видом, изрекает довольно-таки избитые истины; и тогда в
карих глазах Пейроля зажигается веселый огонек, что вполне позволяло мне
оценить его чувство юмора, но в то же время уязвляло мою материнскую
гордость.
Я опасалась насмешек. Уже не помню, в ответ на какое именно замечание
моего сына, ломившегося, как говорится, в открытую дверь, на лице Пейроля
промелькнула полуулыбка, он открыл было рот, собираясь возразить, но тут
наши глаза встретились, и он заметил в них страх. Подняв брови, он
пристально посмотрел на меня, потом улыбнулся, но уже во весь рот и опустил
веки, как бы говоря: "Ладно, все понятно, не беспокойтесь". Никто так и не
остановил моего краснобая, и он продолжал краснобайствовать. Но это столь