"Филипп Эриа "Время любить" " - читать интересную книгу автора

необитаемым, но теперь уже живым Фон-Вертом, и в памяти у меня возникли
слова моей покойной подруги, меткие, как афоризм. Как-то я сказала ей, что
вообще я люблю дома, но чувствую недоверие к тем, которые не приглянулись
мне с первого взгляда. А главное, недоверие к людям, которые обязательно
выбирают себе среди всех прочих домов именно такие, лишенные души дома или
получают их по наследству и, поселившись в них, ничего не меняют, до того
не меняют, что и через двадцать лет жилье кажется необитаемым. И моя
подруга тогда сказала: "А знаете, Агнесса, тут нет никакой тайны: у каждого
тот дом, которого он заслуживает".
Значит, я заслужила свой Фон-Верт? Без ложной скромности я могла
ответить: да, заслужила. Во всяком случае, Фон-Верт меня принял. Уже на
второй день жизни там, когда я переходила из комнаты в комнату, дверные
ручки как-то особенно мягко ложились в углубление моей ладони. Казалось, мы
давно ждали друг друга.
В тот вечер, когда мы вернулись из кинотеатра, дом встретил меня, как
всегда встречал - каким-то капризно-затаенным ликом, голубоватым от луны,
светившей в конце платановой аллеи.
- Чувствую, что спать я буду хорошо, - сказала я Рено, поставив машину
под навес, а он запер за мной ворота; и я знала, что мой сын тоже будет
спать хорошо, раз мы приняли с ним разумное решение, и его уже не будут
мучить математические кошмары.
В понедельник утром я отвезла Рено в лицей, прошла к старшему
надзирателю и изложила ему свое дело. Разумеется, этот чиновник поначалу
попытался подсунуть мне одного из своих подчиненных, надзирателя в
интернате, но, так как я заупрямилась, он согласился поискать среди
учеников. Он предложил мне заглянуть в лицей во время большой перемены. Тут
старший надзиратель указал в толпе двух-трех учеников с математического
отделения, которые, по его сведениям, могли мне подойти, и велел их
позвать. Все они держались куда смелее меня, представились мне и отвечали
на вопросы просто, без комплексов, зато я чувствовала себя как
покупательница на псарне, ничего не понимающая в собаках. Я боялась
ошибиться и торопилась покончить с делом. Один из юношей показался мне
симпатичнее других, я намекнула на это инспектору и поискала взглядом Рено.
Сын издали следил за всеми фазами этого состязания, затеянного в его честь.
Гримаской, движением плеча он давал мне знать, что тот ли, этот ли - все
равно... Он был прав: выбор был обычным школьным делом, а я придавала ему
слишком большое значение. Я сделала знак Рено подойти ко мне...
Два юноши произнесли: "Привет-привет!", подали друг другу руки,
обменялись взглядами, один проделал все это с любопытством, а другой
держался начеку. Старший надзиратель счел за благо удалиться, и я очутилась
одна в обществе двух мальчиков, которые стояли каждый сам по себе, и у меня
было такое ощущение, будто из нас троих я, пожалуй, конфузилась больше
всех. Я отлично понимала, что классическая роль заботливой матери - роль
неблагодарная не так в глазах учителей, как самих учеников.
Стоя рядом с этими двумя мальчиками, я чувствовала себя до ужаса
взрослой. И до ужаса непрошеной на этом школьном дворе. До сих пор я знала
лицей лишь по его старым воротам, выходившим на улицу тихого квартала,
застроенную старинными особняками. Здесь, у этих ворот, под бахромой тени,
падавшей на узенький тротуар, я иногда сюрпризом для Рено поджидала его
выхода из класса, когда, конечно, мне позволяли мои дела. Не терпевший