"Филипп Эриа. Время любить ("Буссардели" #4) " - читать интересную книгу автора

неприятные паузы. Сидя напротив этих двух юнцов, я не без удивления
почувствовала, что снова нахожусь в том же двусмысленном положении, как
тогда во дворе лицея. Я смущалась. Как бы со стороны я видела нас троих,
пленников нашего Фон-Верта, под густым шатром шелковицы.
Кофе был выпит, а время тянулось все так же, нудно. Я поняла, что
остался классический выход, пригодный в любом обществе и при любых
обстоятельствах:
- А что, если мы послушаем пластинки? Какую музыку вы любите, Пейроль?
- Бельканто.
Ответ вырвался сам собой, и так же неожиданно за ним последовала улыбка
в двойном озарении зубов и глаз. За столом Пейроль сидел напротив меня и был
у меня перед глазами. Месяц назад в лицейском дворе лицо его как-то не
удержалось в моей памяти: только сейчас я по-настоящему увидела Пейроля.
Типичнейший из типичных провансальцев, круглоголовый, но с четкими и в то же
время мягкими чертами. С первого взгляда чувствовалось, что по натуре он
человек скорее серьезный, но улыбался он легко, и, когда на какой-то миг
улыбка трогала его губы, все лицо, чисто провансальского типа, хотя и
довольно обычное, приобретало определенность, почти резкость. Именно в
улыбке выражался его характер, как характер иных лиц выражает себя в момент
плача. Я сидела в недоумении. Для меня его лицо перестало быть заурядным
лицом юноши. Рено улыбался редко. Особенно в тот день.
Теперь оба мальчика стояли у стола и выбирали пластинки, так как уже
успели притащить из дома проигрыватель и стопку долгоиграющих пластинок.
Пейроль был ниже моего сына на полголовы, но, на мой взгляд, сложен лучше.
Мой Рено чуточку тонковат ("вовсе я не тонковат,- всякий раз протестовал
он,- просто я длинноват"), и поэтому требовалось еще время, когда его
быстрый рост дополнится возмужанием. Этот этап у Пейроля был уже позади.
Наконец пластинки были выбраны, мы слушали и даже разговаривали,
сравнивали. Рено тоже постепенно увлекся. Мальчики заспорили. Рено, с
детства приученный к музыке, и Пейроль, главным образом руководствовавшийся
своей южной интуицией, спорили совсем в стиле дискуссий на страницах "Женес
мюзикаль" и, в сущности, были согласны друг с другом. Но я заметила, что
порой Рено, сам того не замечая, отстаивает свои мнения с чересчур
многозначительным видом, изрекает довольно-таки избитые истины; и тогда в
карих глазах Пейроля зажигается веселый огонек, что вполне позволяло мне
оценить его чувство юмора, но в то же время уязвляло мою материнскую
гордость.
Я опасалась насмешек. Уже не помню, в ответ на какое именно замечание
моего сына, ломившегося, как говорится, в открытую дверь, на лице Пейроля
промелькнула полуулыбка, он открыл было рот, собираясь возразить, но тут
наши глаза встретились, и он заметил в них страх. Подняв брови, он
пристально посмотрел на меня, потом улыбнулся, но уже во весь рот и опустил
веки, как бы говоря: "Ладно, все понятно, не беспокойтесь". Никто так и не
остановил моего краснобая, и он продолжал краснобайствовать. Но это столь
быстро установившееся между нами понимание за спиной Рено изумило меня,
теперь я была спокойна, но чувствовала себя чуточку виноватой.
И однако я поняла, что в конце концов посещение Пейроля, наш обед,
болтовня втроем в чем-то благодетельны для моего сына. Он выходил из своего
одиночества. Ни на нашем острове, что и понятно, ни в том лицее, где он
раньше учился, ни в этом, ни во время каникул, где бы мы их ни