"Джеймс Хэрриот. О всех созданиях - больших и малых ("Записки ветеринара" #1) " - читать интересную книгу автора

может привести к гибели животного. В этих случаях прокалывают рубец
стилетом, на который надета металлическая трубка (гильза). Стилет
извлекается, и через гильзу отходят газы. Через нее же вводят
противобродильные лекарства.>, и ошеломленный свистом выходящих наружу
газов, не нашел ничего лучше, как поднести к гильзе пробойника зажигалку.
Пламя полыхнуло так, что запалило солому, и коровник сгорел дотла. А Фред
тут же уехал куда-то далеко - на Подветренные острова, кажется.
А, черт! Уж это чистое вранье. Я выругал свое воспаленное воображение.
Я попытался заглушить в ушах рев огня и мычание обезумевших от страха коров,
которых выводили из огнедышащего жерла коровника. Нет, такого все-таки
случиться не могло! Я вытер вспотевшие ладони о колени и попробовал
представить себе человека, к которому ехал.
Зигфрид Фарнон. Странное имя для йоркширского сельского ветеринара.
Наверное, немец - учился у нас в Англии и решил обосноваться здесь навсегда.
И конечно, по-настоящему он не Фарнон вовсе, а, скажем, Фарренен. Сократил
для удобства. Ну да, Зигфрид Фарренен. Мне казалось, что я его уже вижу:
эдакий переваливающийся на ходу толстячок с веселыми глазками и булькающим
смехом. Но одновременно мне пришлось отгонять навязчиво возникавший облик
грузного холодноглазого тевтона с ежиком жестких волос на голове - он как-то
больше отвечал ходовому представлению о ветеринаре, берущем помощника.
Автобус, прогромыхав по узкой улочке, въехал на площадь и остановился.
Я прочел надпись над витриной скромной бакалейной лавки: "Дарроубайское
кооперативное общество". Конец пути.
Я вышел из автобуса, поставил свой потрепанный чемодан на землю и
огляделся. Что-то было совсем непривычным, но сначала я не мог уловить, что
именно. А потом вдруг понял. Тишина! Остальные пассажиры уже разошлись,
шофер выключил мотор, и нигде вокруг - ни движения, ни звука. Единственным
видимым признаком жизни была компания стариков, сидевших возле башенки с
часами посреди площади, но и они застыли в неподвижности, словно изваянные
из камня.
В путеводителях Дарроуби занимает две-три строчки, и то не всегда. А уж
если его и описывают, то, как серенький городок на реке Дарроу с рыночной
площадью, вымощенной булыжником, и без каких-либо достопримечательностей,
если не считать двух старинных мостов. Но выглядел он очень живописно: над
бегущей по камешкам речкой теснились домики, уступами располагаясь по
нижнему склону Херн-Фелла. В Дарроуби отовсюду - и с улиц, и из домов - была
видна величавая зеленая громада этого холма, поднимающегося на две тысячи
футов над скоплениями крыш.
Воздух был прозрачным, и меня охватило ощущение простора и легкости,
словно я сбросил с себя какую-то тяжесть на равнине в двадцати милях отсюда.
Теснота большого города, копоть, дым - все это осталось там, а я был здесь.
Улица Тренгейт, тихая и спокойная, начиналась прямо от площади; я
свернул в нее и в первый раз увидел Скелдейл-Хаус. Я сразу понял, что иду
правильно, - еще до того, как успел прочесть "З. Фарнон Ч. К. В. О." на
старомодной медной дощечке, довольно криво висевшей на чугунной ограде. Дом
я узнал по плющу, который карабкался по старым кирпичным стенам до чердачных
окон. Так было сказано в письме - единственный дом, увитый плющом. Значит,
вот тут я, возможно, начну свою ветеринарную карьеру.
Но поднявшись на крыльцо, я вдруг задохнулся, точно от долгого бега.
Если место останется за мной, значит, именно тут я по-настоящему узнаю себя.