"Р.М.Хин-Гольдовская. Памяти старого друга (Воспоминания современников об А.Ф.Кони) " - читать интересную книгу автора

Юмор, находчивость, исключительное мастерство голоса и языка - от
народной речи до тончайших лирических оттенков, от драматического
диапазона до горбуновского гротеска, - поражали даже привычных слушателей,
а новые смотрели на него во все глаза. Помню, как одна молодая женщина,
долго жившая за границей, слушала, как очарованная, его рассказы в лицах о
старых актерах, московских и петербургских. "Ах, Анатолий Федорович! -
воскликнула она. - Как жаль, что вы не сделались актером". Все
рассмеялись, хотя всем стало немножко неловко. Милая жен щина
почувствовала, что у нее вырвалось что-то несклад ное, - и страшно
сконфузилась. Только Анатолий Федорович улыбнулся какой-то особенно доброй
улыбкой и, вздох нув, произнес: "Да, мой голубчик, я и сам часто думаю,
что ошибся в своем призвании..."
И, как знать, может быть, наивная слушательница была не так неправа.
Кони был бы, несомненно, очень большим актером и жизнь его потекла бы
тогда по другим рельсам легче и свободнее...
Кони не был ни присяжным филологом, ни беллетристом, ни поэтом...
Откуда же он почерпал свой богатейший словарь? А эта многогранная игра
диалога, в которой всегда чувствовалось: "с подлинным верно...". Все это у
него было из бездонных глубин одного родника - из России... Он знал ее от
курной избы до царских дворцов, от "калик перехожих" до Андрея Белого и
Максимилиана Волошина.
"Самое сложное в искусстве - да и в жизни - простота, - говаривал
Анатолий Федорович, - но хороша только та простота, которая дорого стоит.
Посмотрите на "мужичков" Тургенева. Иван Сергеевич завещал нам Лукерью в
"Живых мощах" - этот кристалл народной красоты, но и отлично знал, что
"голоплецкий Еремей" надует либералов".
Провозглашенная "священной" мировая бойня повергла Анатолия Федоровича
в полное уныние. Уже в сентябре 1914 года он пишет мне: как ужасно зрелище
народа, переходящего "von Humanitat durch Nationalitat zur Bestialitat".
Его пугал "рефлекс на эти гадости у нас". Он уже видел этот рефлекс "в
грубых и зловещих лубочных картинках и начинающейся травле недостаточных
патриотов..."
Как Анатолий Федорович отнесся к революции? Он принял ее, как
закономерное следствие затянувшейся войны, вскрывшей истлевшие устои, на
которых держался импозантный фасад бывшей Российской империи.
Кони не был революционером. Он был философ-гуманист. Человеческую
личность он считал величайшей ценностью [...] Среди ужасов гражданской
войны, под обвалом векового строя, в разгар голода, в хаосе
братоубийственной ненависти - этот бывший сенатор, а теперь больной
старик, со сломанной ногой, на двух костыльках, появился перед только что
вышедшей на свет аудиторией, настороженной и недоверчивой. Чему же он стал
ее учить? Он стал ей рассказывать о том, что такое "этика общежития"...
Его приняли вначале с осторожностью, отдаленно, а затем все ближе и
дружелюбнее. Талисман, пленявший былую молодежь, пленил ему и новую. Этот
талисман - неистребимая вера в жизнь, какие бы она ни принимала формы. В
1921 году, в день его рождения, к нему пришла делегация от его новых
слушателей и принесла ему... белый хлеб. "Никогда, - писал он мне, -
никакие цветы так меня не трогали и не радовали". И все эти годы, вплоть
до последней болезни, он работает, приводит в порядок свои мемуары, пишет
о Чехове, читает лекции на всевозможные темы. Ведь, начиная с 1918 года и