"Глен Хиршберг. Дети Снеговика" - читать интересную книгу автора

погоды, очумевшей от двухмесячника минусовых температур, подействовала на
дорожное покрытие, и, хотя сегодня вечером снова стало подмораживать,
асфальт уже растрескался, и машины заносит на выбоинах".
До девятой мили - ни одного знакомого указателя, да и после не густо. В
темноте над Ферндейлом материализуется смутный силуэт водонапорной башни
детройтского зоопарка. Если бы я повернул налево, направо и проехал еще пять
кварталов, то оказался бы у дома Спенсера, где мы ночевали втроем в ту ночь,
когда из зоопарка сбежали львы. Это было в начале зимы 1976 года - еще до
всего.
Я проехал поворот, где когда-то был "Мини-Майкс" - торговый центр по
продаже автоматических игрушек, прежде чем у меня появилась мысль на него
взглянуть, но я уже знал, что его там не будет. В единственное письмо,
которое мать Спенсера прислала нам года, наверное, через два после нашего
отъезда (приветствие, пять туманных строк об окончании ее бракоразводного
процесса и о том, что в морозную погоду у нее в машине барахлит печка, но ни
слова о сыне, кроме того, что он "какой-то чужой, по-прежнему очень злой и
обидчивый, но бывает и нормальным - иногда"), она вложила статью о сердечном
приступе хозяина "Мини-Майкса" и закрытии торгового центра. А сверху
накарябала: "Просто я подумала, что вам это будет интересно". Еще она
присовокупила журнальную фотографию доктора Дорети, запечатленного на
подиуме перед реденькой толпой на площади Фила Харта в момент вручения ему
премии Почетного гражданина города. Показав мне фотографию, моя мать забрала
ее и, глядя на нее, тихо, словно молитву или проклятие, прошептала: "Сукин
сын!" Потом она ее сожгла.
Регистраторше в мотеле на трассе Бирмингем-Троя нет еще и двадцати.
Хорошенькая, с хвостиком. Трескает магазинное печенье и слушает музыку, от
которой пузырятся подушечки ее наушников. Она даже не вздрогнула, когда я
после минутного колебания поставил в журнале свое имя. Свое настоящее имя. А
с чего это я взял, что она должна вздрогнуть? Ведь ей тогда и было-то,
наверное, года два, не больше. К тому же я вроде никого не убил.
Хотя как сказать.


1976

Все началось на той неделе, когда я участвовал в пятой "Битве умов". У
Джона Гоблина прорвался аппендикс - он чуть не умер и почти всю зиму
провалялся в больнице, так что на дне рождения Терезы Дорети я был
единственным мальчишкой. В тот день ей исполнилось десять лет.
Снегу тогда навалило выше колен, как будто не в меру разогнавшиеся
облака столкнулись с землей и рассыпались в клочья. Ледяная корка на
сугробах царапала икры. Пригнув голову, чтобы защитить глаза от ветра, я
ковылял вдоль берез, с которых местная детвора ободрала всю кору.
С автобусной остановки в конце нашего квартала сквозь ветви клена
просматривалось иллюминаторное окно Терезиной комнаты. За стеклом двигались
тени - не лица, и даже не фигуры, а именно тени, и в тишине, в снегу я
чувствовал себя рыбой, подплывающей к кораблю, чтобы потыкаться носом в его
корпус. Может, какой-нибудь прилипалой (я много читал о них в книге
"Занимательные рассказы о рыбах"), по ошибке принявшей эту махину за кита.
Дверь открыла Тереза. Со стены за ее спиной грозно скалилась маска из