"Глен Хиршберг. Дети Снеговика" - читать интересную книгу автора

коллекции ее отца - черная и рогатая. Доктор Дорети называл эти маски
целебными. Он говорил, что принимал их - а нередко и выпрашивал - как
подношения в знак благодарности, когда, будучи, по собственному определению,
"молодым врачом с романтическими устремлениями", исполнял свой
профессиональный долг, разъезжая по многочисленным резервациям коренных
американцев, а также когда путешествовал по Перу и Кении. Маски
предназначались для отпугивания бактерий. Они висели на всех стенах и под
особым наклоном, потому что, по мнению доктора Дорети, "болезнь подбирается
крадучись, тайком; ни один вирус в мире не нападает в открытую".
Когда знаешь, что это за маски, то, по идее, они должны бы действовать
успокоительно. Но всякий раз, входя в дом, я чувствовал себя беспомощным и
парализованным. Я леденел от одного вида всех этих безглазых деревянных
чудищ с искаженными ртами, а потом меня начинала бить дрожь. Не столько
из-за самих масок, наверное, сколько из-за того, что их наличие предполагало
присутствие в воздухе жутких тварей, которые так и норовят тайком
прокрасться в твой организм.
Стряхнув оцепенение, я оторвал взгляд от стены и посмотрел на Терезу.
Она была в чем-то белом - не помню, в чем именно, - с черной лентой в
коротких белокурых волосах. О лице ее мне сказать особенно нечего. Но глаза
ее уже тогда, до всего этого - смерть ее матери не в счет: она умерла
намного раньше, - обладали странным свойством: они могли словно притаиться
за веками, а потом вдруг сверкнуть из-под них, заглядывая куда-то вглубь
тебя. В то время я не особенно рассматривал лица людей, но знал, что глаза у
Терезы были карие и льдисто-матовые, цвета омоченной дождем земли. Еще у нее
были толстоватые щеки и рот в форме лука: верхняя губа изогнута дугой, а
нижняя - натянута, как тетива.
Другие девочки, в основном из нашего класса, привычными стайками
расселись по всей комнате - кто на белых кожаных диванах, кто на ворсистом
зеленом ковре, который манил к себе, как поросшая буйной травой лужайка. В
тот раз я впервые был там без Джона Гоблина. Они дружили семьями - Гоблины и
Дорети, и вместе отмечали все праздники. Осознав, что Джон не придет, я
замандражировал, и на время это отвлекло меня от свирепых масок.
- С днем рождения, - произнес я неожиданно для себя и улыбнулся.
Пожалуй, это были первые слова, которые я сказал Терезе за месяц. Год
назад мы с одноклассниками по негласному соглашению начали меняться местами
по половому признаку, чтобы с удобного расстояния пестовать пробуждавшееся в
нас чувство неловкости.
Возможно, я бы не ограничился поздравлением и сказал что-нибудь еще, в
кои-то веки почувствовав уверенность в том, что Тереза была рада меня
видеть, но, когда я протянул ей подарок, между нами неслышно вырос доктор
Дорети.
- Мэтти! Добро пожаловать. Давненько мы тебя не видели. Тер-Тер, детка,
смотри-ка - подарок от твоего архисоперника.
Доктор взял у меня подарок, потряс его и сунул в карман своего
кардигана. Когда он вытащил руку, в ней белел шарик попкорна.
- Доппитание для подзарядки мозгов, - возвестил он и, потрепав меня за
вихры, удалился.
Мне так сильно врезалось в память его лицо, что как-то вечером, уже в
средней школе, я вдруг взял и нарисовал его портрет - через многие годы и за
многие мили отсюда. Благодаря этому рисунку я и попал в Парсонс.[2]