"Григорий Гибивич Ходжер. Белая тишина ("Амур широкий" #2) " - читать интересную книгу автора

снега, от огненных лучей летнего солнца и жгучего зимнего мороза. Правда,
зимой по ночам в фанзе сильно остывало -- в ведрах вода покрывалась льдом, и
дети искали тепло у родителей. Но зато летом тут всегда было прохладно; сидя
на парах с трубкой во рту, приятно было наслаждаться этой прохладой.
Баоса выглянул в окно -- ползавшие по сыпучему песку ребятишки
попрятались в тени под амбаром. Жарко сегодня на улице, так жарко, что
сквозь кожаные олочи песок жжёт ноги. Из-под амбара выбежала восьмилетняя
дочь Агоаки Гудюкэн, видно, сильно жжёт её пятки раскалённый песок, иначе
она не стала бы прыгать, как зайчик на лесной полянке. Девочка подобрала на
песке ракушки, осколки разноцветных стёкол, камешки и вприпрыжку вернулась
под амбар, где играли две младшие дочери -- Дяпы и Калпе.
"Сами только на ноги встали, а уже щенков пеленают", -- подумал Баоса и
усмехнулся.
В пояснице Баосы закололо, он выпрямил спину, погладил ладонью: старость
пришла. Год назад Баоса ни за что не признался бы в этом, но теперь не может
обманывать самого себя. Много всяких лекарств принял он, прибегал к помощи
шамана, наказывал хранителя фанзы - каменного дюли [Дюли -- идол.], закапывал
его в песок, хлестал прутьями, а то и палкой избивал, но ничего уже не
помогало. За всё лето не мог выехать на дальние озёра порыбачить, не мог
попытать счастья на берегах горных речек, где бродили осторожные
изюбры-пантачи. Всё лето сидит Баоса дома, вяжет сеть да любуется в окно
внучками и внуками. Хорошо, что окно из стекла, будь оно как раньше из
сомьего пузыря, он лишён был бы и этой последней радости. Спасибо Митрофану,
что не забыл старика и, когда стеклил окна в новом деревянном доме Пиапона,
принёс кусок стекла и вставил в окно большого дома. Баоса хорошо помнит тот
день, тогда тоже было жарко. Пришёл Митрофан, положил стекло на столик и
говорит: "Дед, я тебе свет принёс, в большом доме с этого дня станет светло,
как на улице". Баоса посмотрел на большой стеклянный лист, мысленно
соразмерил с проёмом окна, -- стекло никак не подходило.
-- Ты что, Митрофан, хочешь раму выбросить? -- спросил Баоса. -- Твоё
стекло не влезет в окно.
-- А мы заставим его влезть. Видишь эту штуку, алмаз называется, стекло
режет, будто твой нож бумагу.
Митрофан передал Баосе алмаз и, усмехаясь, наблюдал за ним. Баоса с
сомнением повертел алмаз в руке.
Тем временем Митрофан извлёк раму, вымерил и начал, к удивлению Баоса,
алмазом резать стекло; провёл -- зирк -- и белый след остался на стекло, но
стекло не распалось.
-- Э-э, Митропан, твой алмаз только след оставляет, а мой нож кабанью
кожу надвое режет, -- усмехнулся Баоса.
А Митрофан тоже хитро усмехнулся, слегка нажал на стекло, и оно
распалось на две половины.
-- Вот так, -- сказал он, -- а твой нож на стекле даже следа не оставит.
Так в большом доме появилось стеклянное окно. Теперь ему достаточно
приподняться с постели, и он всё видит, что делается на улице. Далеко видит.
Баоса прилёг поудобнее и закурил трубку. На улице заплакала одна из
девочек, и тут же раздался голос Агоаки:
-- Хорхой! Ты опять сестрёнку обижаешь? Исоака, Исоака! Погляди только,
что делает твой сын, опять обижает сестрёнку. Ах ты, негодный! Ну, погоди,
далеко не убежишь.