"Коре Холт. Конунг: Человек с далеких островов ("Конунг" #1) " - читать интересную книгу автора

объявили конунгом по норвежским законам. У меня были в Нидаросе добрые
друзья. Не зря я все-таки тренд. Некоторое время я ночевал в трактире в
Скипакроке, переодетый рабом, хотя и был свободным. Был там человек по имени
Хагбард Монетчик - забудьте сразу же его имя, вы его не знаете, и я тоже, -
так вот, мы с Хагбардом Монетчиком ходили по вечерам из трактира в трактир и
беседовали с людьми. Одно слово здесь, два - там, где нужно посмеемся,
похлопаем по плечу, пожмем руку тому, от кого услыхали дельное слово. Так
можно создать невидимый крут друзей и помощников. Однажды в трактире, где я
жил, остановился один бонд из Сельбу. Он развязал свой кожаный мешок, в нем,
по его словам, лежало одеяло, которое он намеревался продать, - и то
сказать, содержимое его мешка могло помочь не одному человеку забыться
крепким сном. Там было шесть добрых топоров, два меча и три копья. Он сам их
выковал, и красотой они не отличались, зато были остро наточены, и жала их
алкали человеческой плоти. Я попросил бонда прийти еще раз с полным мешком.
Он так и сделал. С ним пришел еще один, этот торговал хмелем, хе-хе, и
его самого и его клячу аж перекосило от этого хмельного груза. Кузнецы в
Сельбу знают свое дело. Там много болот, есть где черпать железную руду
тому, у кого хватает на это и мужества и силы. Оружие мы припрятали. Зарыли
его в землю. Когда же собрали подходящих людей, мы его выкопали. Каждый
что-нибудь получил - дать больше мы не могли - и должен был поклясться, что
расплатиться за него не меньше, чем двумя жизнями наших недругов, если не
хочет потерять свою собственную. И прослыть бесчестным.
В те дни я скрутил из бересты рожок, и этот рожок мог выть почище
любого пьяного. Вы знаете, звуки берестяного рожка постепенно набирают силу,
дрожат, разливаются и замирают, точно плач, подхваченный ветром. Звук моего
рожка начинался оглушительным, хриплым боевым кличем, потом он затихал и,
набрав силу, снова потрясал всех своей мощью. Я умею мастерить рожки и много
переделал их в детстве.
Но шли дни, а этого Эйстейна все не было.
Николас, хёвдинг ярла в Нидаросе, поставил в городе виселицу. И велел
повесить двоих человек. Я знал их обоих, я стоял рядом и смеялся, когда их
вывели, на их лицах я видел страх, мольбу и проклятья, их пытали и били,
прежде чем они оказались здесь. Но я должен был стоять на площади и
принимать участие в общем ликовании. Этих двоих истязали, чтобы они сказали
все, что им известно, но они молчали, и вот теперь перед лицом виселицы они
могли купить свою жизнь, назвав противников ярла. Но они молчали. Они видели
меня, и я не сомневаюсь, что они знали и меня и то, чем я занимаюсь. Думаю,
они понимали, что я - пусть в одежде раба, но горящий ненавистью свободного
бонда, - был вынужден прийти на эту Голгофу и радоваться вместе со всеми,
дабы меня не заподозрили в измене и не казнили, как их. Они умерли, как
подобает мужественным воинам.
Но дни шли. В городе, где полно врагов, дни тянутся медленнее, и
все-таки они шли быстро, - я не успевал делать все, что хотел бы. Однажды ко
мне пришел неизвестный человек. Мне это не понравилось, кто-то мог
заподозрить, что я вовсе не безымянный бродяга, за кого выдаю себя. Этот
человек, по его словам, пришел с юга, но кто знал, можно ли было верить его
словам? Он был молод и назвался Иваром. Как бы случайно он упомянул одного
из моих братьев. Ивар сказал, что он сын вольноотпущенника из Тунсберга, там
его отец держит трактир. У Ивара была с собой доска.
Эта доска была покрыта воском, на котором были начертаны молитвы,