"Коре Холт. Конунг: Властитель и раб ("Конунг" #3) " - читать интересную книгу автора

облегала плечи. Он был одет слегка небрежно, единственным украшением была
массивная серебряная пряжка на поясе.
Сверрир произнес:
- Я Сверрир, конунг Норвегии. Я приветствую тебя.
Незнакомец ответил:
- Я долго ждал этого дня, государь, когда мне будет дозволено предстать
перед конунгом норвежцев и выразить сильнейшее благоговение, которое я
чувствую при виде его. Мое имя Эйрик сын Сигурда. Я, как и ты, сын конунга
Сигурда, по прозвищу Рот. Мы братья. Я пришел просить у конунга Норвегии
права пройти испытание железом и тем доказать свое высокое происхождение.
А Симона так и не послали на Селью к праздничной мессе читать молитву
конунга о хлебе и урожае.

***

Сейчас, йомфру Кристин, я расскажу тебе об этом неизвестном Эйрике, так
бесстрашно представшем перед твоим отцом конунгом. Эйрик был ниже
большинства известных мне мужчин, с плоским затылком. Конунг, сам не
отличавшийся ростом, выглядел высоким рядом с ним. Оба были широкоплечие,
коренастые. Однако этого сходства было мало, чтобы смекалистый человек
подумал: они братья. Конунг Сверрир был недурен собой. Но, йомфру Кристин,
даже призвав на помощь самые льстивые слова, доступные моему злому языку,
скажу: писаная красота - не его достоинство. Но когда его волосы и борода
были расчесаны, то есть почти всегда, а особенно перед битвой, конунг
Норвегии был привлекательным мужчиной. Чего нельзя сказать об Эйрике. Хотя
прежде чем он явился в покой конунга, слуга прошелся гребнем по его волосам.
Ему недоставало того, что я называю внутренним светом. Вести себя он умел.
Твой отец конунг, обычно такой находчивый, затруднялся, когда требовалось
подыскать благозвучные слова в беседе, где мысль была не главным, а
второстепенным, - где стремление польстить собеседнику было важнее, чем
брошенная на стол голая правда. Никогда не слышал я от Эйрика грубого слова.
Сверрир тоже был сдержан в этом отношении. Но в гневе, случалось, бранился,
как мясник из Киркьюбё, всадивший нож в собственный палец вместо воловьей
шеи. Конунг Сверрир употреблял в разговоре бранные слова. В голосе конунга
слышалась и морская буря, и хлопанье птичьих крыльев над волнами. А Эйрик
говорил как, благовоспитанная женщина - да, прости, йомфру Кристин:
колокольчик ее голоса прозвенит в зале, а замолчав, оставляет в памяти
только мелодию.
Я думаю, что Сверрир никогда и никому не сказал всей правды, в том
числе и мне. Но никто из известных мне людей не мог лучше него убедить
собеседника, что раскрыл ему всю подноготную. Искусством исповеди он
владел, - как и искусством умолчания. Слова из глубин его сердца я мог
слушать, как морской прибой родных далеких берегов. Речи Эйрика никогда не
вызывали во мне подобного чувства - будто слышишь могучую стихию. И поэтому
не могли возбудить тайного волнения, радости от ее ударов. Эйрик говорил
много слов, благоуханных и прекрасных, мог вдруг вскинуть руки, словно
обнимая всех слушателей. Ты вышел. И мало что помнишь.
Но он был бесстрашным. Это уж точно, йомфру Кристин. Он был отважным,
но не так, как твой отец конунг. Эйрик был волевым - и слепым. Сверрир
втайне бросал жребий, но никогда не забывал о главном, о том, что не мог