"Виктория Холт. Кирклендские услады " - читать интересную книгу автора

дядя!
Лошадь трусила мимо мест, пробуждавших воспоминания о Глен-Хаус, где я
жила, пока дядя Дик не решил, что пришло время отправить меня в школу. В
Дижоне я мысленно наделяла отца чертами дяди Дика. Вспоминая дом, я
отметала старую паутину и впускала в окна яркий солнечный свет. Дом, о
котором я рассказывала подругам, был таким, каким я хотела его видеть, а не
тем, чем он был на самом деле.
Но время мечтаний миновало. Мне предстояло встретиться с реальностью.
- Что-то вы примолкли, мисс Кэтти, - заметил Джемми.
Он был прав. Мне не хотелось разговаривать. Вопросы так и рвались из
моих уст, но я ни о чем не спрашивала, я знала: Джемми ответит совсем не
то, что я надеялась услышать. Нужно во всем разобраться самой.
Мы продолжали свой путь вдоль лугов. Иногда дорога становилась такой
узкой, что ветки деревьев грозили сорвать с меня шляпу. Скоро, однако,
пейзаж должен был перемениться; на смену ухоженным полям и узким дорогам
придут места более дикие, лошадь начнет подниматься в гору, и до меня
донесется запах вересковых пустошей.
Сейчас я неожиданно подумала о них с удовольствием и вдруг поняла, что
тосковала по заросшим вереском склонам с тех пор, как уехала из дому.
- Теперь уже недолго, мисс Кэтти.
Вот наконец и наша деревня, иначе ее не назовешь. Гленгрин - это
несколько домиков, теснящихся вокруг церкви, гостиница, зеленые лужайки и
коттеджи.
Мы миновали церковь, приблизились к большим белым воротам, проехали по
аллее, и вот уже перед нами открылся сам дом. Он оказался гораздо меньше,
чем я ожидала. Жалюзи опущены, сквозь них виднелись кружевные занавески. А
за ними - я была уверена - тяжелые бархатные шторы преграждали доступ света
в комнаты.
Если бы дядя Дик был дома, он поднял бы жалюзи, раздвинул шторы, и
Фанни запричитала бы, что мебель выгорит на солнце, а отец... он даже не
заметил бы ее жалоб.
Я вылезла из двуколки, и Фанни, услышав, что мы приехали, выкатилась
мне навстречу. Этой приземистой толстухе, типичной йоркширке, полагалось
быть веселой. Но веселостью Фанни не отличалась. Наверное, угрюмой ее
сделали годы, проведенные в нашем доме.
Критически оглядев меня с ног до головы, Фанни произнесла нараспев:
- А, приехали! Ну и похудели - чистый скелет!
Я улыбнулась. Услышать такое приветствие из уст той, что была
единственной моей матерью, которую я помнила, притом что она не видела меня
четыре года, казалось несколько необычным. Но другого я и не ждала. Фанни
никогда не ласкала меня. Она считала, что любое проявление привязанности -
"идиотство", как она это называла. Фанни придерживалась мнения, что давать
волю чувствам можно, только высказывая неудовольствие. При этом никто так
внимательно не следил за тем, чтобы я была как следует накормлена и
аккуратно одета. Она решительно пресекала любые мои капризы и фантазии, все
это она называла "выкрутасами". Она гордилась тем, что не боится говорить
правду в глаза и откровенно высказывать свое мнение, подчас весьма
безжалостное. Я никоим образом не хочу умалять достоинства Фанни, но в
детстве мне не хватало хоть каких-то знаков любви, пусть даже неискренних.
Воспоминания о том, что связано с нею, нахлынули на меня. А она