"Василий Федорович Хомченко. При опознании - задержать (Повесть) " - читать интересную книгу автора

Потапенко пододвинул принесенную им папку Богушевичу, который уже сел
за стол, сам бухнулся в кресло напротив, достал из кармана пачку папирос в
яркой упаковке, кинул на папку.
- Жертвую всю пачку. Французские. Знакомый отставной капитан подарил.
Богушевич спрятал пачку в ящик стола. Взял в руки папку.
- Алексей, - повернулся он к Потапенко, взглянул на него
подозрительно. - Что-то ты больно весел, неужто рад, что не удастся
порыбачить? - С подозрением он смотрел потому, что Потапенко был мастер
разыгрывать, и Богушевич нередко попадался на его удочку. - Дурачишь меня,
Алексей, ну, признавайся. Ей-богу, дурачишь.
- Вот те крест, Казимирович, - торопливо перекрестился Алексей. - Да
ты на резолюцию взгляни.
И Богушевич поверил; острый холодок раздражения шевельнулся в груди.
Нахмурился, развязал тесемки, уставился в бумаги.
- Черт бы побрал этих преступников, - вздохнул Потапенко. - Не могут
дать нам хоть неделю покоя. Сговорились бы, сказали бы друг другу: давайте,
панове, не будем в этом месяце ни красть, ни убивать...
- Ага, - не дал ему кончить Давидченко, - а за что бы нам тогда
жалованье платили?
- Милейший Леонардо да Винчи, пожарникам платят, пусть и нет пожаров.
Так? Так. Ну, ладно, не торчи здесь, иди к себе. Туда кто-то зашел. - И
Потапенко слегка подтолкнул его к двери.
Давидченко потоптался еще немного и вышел, низко наклонив голову,
чтобы не удариться о притолоку.
- Устроить бы варфоломеевскую ночь всему этому сброду, - продолжал
фантазировать Потапенко, - и очистить от него нашу необъятную империю.
Богушевич молча читал бумаги и даже не взглянул на своего помощника,
который свободно развалился в кресле, обхватив сложенными руками живот.
Поддавшись настроению упорно молчавшего Богушевича, замолк и Потапенко,
наблюдал с любопытством, как тот хмурился, мрачнел, как морщился его
широкий лоб, сердито щурились глаза и, оторвавшись от бумаг, на миг
застывали. Потапенко любил этого лобастого, с пышными шляхетскими усами,
спокойного и твердого в своих убеждениях человека, казавшегося на первый
взгляд нелюдимым, любил и был рад, что посчастливилось служить с ним
вместе. И завидовал его дару следователя. А у Богушевича и правда был некий
особый дар, нюх, чутье при расследовании преступлений. Поэтому Потапенко с
каждым очередным своим делом обращался за советом к старшему коллеге, и
Богушевич никогда не отказывал, помогал, учил и сам брался вести допрос.
- Эх, Франц-Бенедикт, был бы лучше ты прокурором вместо Кабанова, -
вздохнул Потапенко. - Видит бог, было бы куда приятней служить.
- Алексей! - вдруг удивленно вскрикнул Богушевич. - Тут же жалоба
твоей матушки... Глинской-Потапенко, вдовы отставного штаб-ротмистра...
- Знаю, - сказал безучастно Потапенко, не меняя позы - он по-прежнему
сидел, обхватив руками живот. - Кто-то поджег конюшню, седло украл. Да
кони-то целы, в ночном были.
Богушевич стал читать жалобу вслух:
"Покорно прошу найти поджигателей, этих разбойников, которые из мести
подожгли конюшню в моем имении... Они и все имение сожгут, если их не
наказать по всей строгости. Полагаю, что пожар устроили мужики с хутора
Корольцы. Имена тех, кто мог совершить поджог, прилагаю..." Богушевич читал