"Игорь Христофоров. Работорговец ("Русские рабыни" #1) " - читать интересную книгу автора

призрак, и он исчез так же беззвучно, как и появился.
-- Сядь! -- приказала она девушке.
Та подчинилась, но, даже сев, упрямо смотрела мимо начальницы в окно,
где за забором виднелся желто-красный островок осеннего леса.
-- За такое дерзкое поведение ты уже через минуту сидела бы в
ДИЗО, -- нервно открыла начальница папку. -- Знаешь, что такое -- ДИЗО?
-- Не-ет, -- тихо ответила девушка, хотя и уловила что-то общее с
СИЗО -- следственным изолятором, где ей пришлось так долго и так мучительно
сидеть.
-- Это -- дисциплинарный изолятор. Своего рода тюрьма внутри
колонии, -- и резко спросила: -- Что тебе у нас не нравится?
-- У вас? -- удивленно распахнула девушка карие глаза и покраснела.
Она ждала любого вопроса, но только не такого.
-- Да, что тебе, Ирина Конышева, -- отстранившись подальше от папки,
прочла она, -- не нравится у нас?
-- Вообще-то... не знаю...
-- А чего ж тогда бежать собралась?
-- Меня несправедливо осудили, -- еще краснее стала девушка.
-- Большой срок дали? -- опять вернула она безразличие в голос.
-- Срок?.. Я в этом не понимаю. Я... я не совершала кражи, за которую
меня осудили, -- еле выдавила девушка.
-- А кто же тогда обчистил магазин? -- вчитываясь в строки "Дела",
холодно спросила начальница. -- Призраки?.. Ну вот: свидетели есть, улики
тоже, сомнений у суда вообще не было...
-- Я ничего не крала. -- Надрыв в голосе стал так силен, что после
этих слов неминуемо должны были появиться слезы.
-- На, -- протянула начальница носовой платок, и то, как торопливо
тонкие девичьи пальчики вырвали его и прижали к глазам, еще раз кольнуло ее
изнутри.
Что-то исходило от этой девушки такое, что напоминало начальнице ту
прежнюю, щупленькую девочку, какой она сама была почти тридцать лет назад.
Такое же странное соединение слезливости и упрямства, женственности и
мужественности. Когда-то давно отец выгнал ее из дома, узнав, что она после
окончания пединститута пошла работать офицером-воспитателем в колонию. Для
него, человека с принципами, видевшего в дочери лишь учителя, переход в
колонию показался похлеще оскорбления. Реки слез пролила она долгими ночами
от обиды, но домой не вернулась. Наверное, сейчас, когда остыло сердце и
серее стал мир вокруг, она бы так не поступила. Она бы вернулась к отцу, к
тихой, всего боящейся матери, и жизнь потекла бы по иному руслу...
-- В общем, так, -- оборвала начальница свои мысли. -- Считай, что
этого разговора у нас с тобой не было. Две недели карантина ты провела без
замечаний. Инфекционных болезней нет, -- подняла она взгляд от бланка
анализов, подшитых к делу. -- Будешь хорошо вести себя и ударно
трудиться -- выйдешь после одной трети срока. -- И вдруг встрепенулась: --
Тебе сколько лет?
-- Семнадцать... Летом было семнадцать. -- Она положила на стол рядом
с папкой аккуратно сложенный платочек. -- Спасибо, -- и шмыгнула маленьким,
как под линеечку проведенным носом. Его кончик был красным и жалким.
-- Летом, -- поджала сухие, небрежно мазнутые помадой губы
начальница. -- Значит, все равно на "взросляк" переводить...