"Игорь Христофоров. Работорговец ("Русские рабыни" #1) " - читать интересную книгу автора

-- Что?
-- Во взрослую колонию, говорю, переводить... Ну, ладно. Еще дожить
нужно... Все, можешь идти.
Девушка мягко, беззвучно встала, поправила измятую фуфайку. Поморгав
красными воспаленными глазами, хотела еще что-то сказать, но передумала.
-- Тебя определили в третий отряд, -- напомнила белая тройка на
рукаве фуфайки начальнице. -- Первое отделение. Офицер-воспитатель --
старший лейтенант Артюхова. Она сейчас к тому же и начальник отряда.
Точнее -- и. о., пока настоящий начальник в отпуске. -- И она торопливо
закрыла "Дело", подумав, что, в сущности, не совсем ее обязанность --
беседовать со всеми вновь прибывающими, но раз уж зам по воспитанию тоже в
отпуске, то эту ношу приходится тащить ей самой. -- Моя фамилия --
Грибанова. Звание -- полковник внутренней службы, -- теперь уже подумала о
том, что для воспитанницы ее фамилия не имеет никакого значения. --
Контролер ждет в коридоре. Она отведет тебя в жилкорпус. О-о, скоро уже и
обед! -- Посмотрела она на часы с кукушкой, висящие на стене кабинета
справа от выцветшего прямоугольника, на месте которого когда-то находился
портрет Макаренко.
2
Серый асфальт. Серые лужи. Серое небо. Серые дома жилзоны.
Когда остановились у входа в мрачное двухэтажное здание, Ирине
показалось, что и внутри у нее все стало таким же серым. "Помни, твое
пребывание здесь должно быть последним", -- прочла она на транспаранте,
вывешенном между окнами этажей, и зябко поежилась.
-- Подожди меня здесь, -- черным огрызком-антенной рации показала на
лужу у входа контролерша-сержант, наконец-то переставшая быть молчаливым
призраком, и нырнула под козырек подъезда.
В лужу, естественно, Ирина не шагнула, а так и осталась стоять на
прежнем месте. Сегодня впервые она узнала, что три года отсидки, которые
дал ей суд, вполне могут оказаться всего лишь годом, и это была, наверное,
единственная хорошая новость за последние месяцы. Все же остальное казалось
даже не серым, как сейчас все вокруг, а черным. Словно какая-то злая туча
накрыла ее и сколько она ни пыталась выбежать из мрака, подставить лицо
солнцу, туча не отпускала, а неслась и неслась все время над ней.
Неожиданный арест патрульным нарядом милиции, сырой, воняющий вокзальным
туалетом, едким потом и сырыми тряпками следственный изолятор, дурацкие
допросы, очные ставки с людьми, которых она впервые в жизни видела,
свидетели с наглыми физиономиями, "улики", которые совал ей в лицо еще
более наглый следователь, фотографии разбитых витрин, разворованных полок
магазина, в котором она, как ни напрягала память, так и не вспомнила, была
ли хоть раз в жизни, потом -- суд, испуганное, искореженное ужасом и стыдом
лицо матери, этап и -- колония. Почему это все произошло? Случайность,
ошибка милиции, гонка за выполнением плана по раскрываемости или чей-то
умысел?
-- Воробышек! -- вопреки ее мрачным мыслям произнесли губы.
Метрах в пяти от Ирины, возле крашенных в свекольный цвет
фундаментных блоков здания, по асфальту странно передвигался воробей. Он то
делал два-три шажка, то припадал на правый бок и тогда болезненно вжимал в
перышки крохотную, совсем не дергающуюся влево-вправо, как это бывает у
птиц, головку. Если бы он не двигался, то вообще был бы незаметен на