"Колин Харрисон. Электрические тела" - читать интересную книгу автора

ней. Казалось, она говорила: "Я так устала, Джек". Воздух вокруг меня рычал.
Во время беременности на коже Лиз высыпали мелкие прыщики. Она
дисциплинированно замазывала их какой-то жижей телесного цвета, и в морге я
заметил, что кислородная маска стерла этот состав. И внезапно я испытал
прилив нежности к этим прыщикам, и к первым морщинкам, отложениям жирка,
которые уже появились у Лиз в ее тридцать один год, и чуть поплывшей фигуре.
Я отодвинул край белого пластикового мешка и увидел одно из выходных
отверстий в форме звезды, зашитое черными нитками. Ее нагота в присутствии
служителей морга казалась неуместным оскорблением, и я задернул мешок.
Кончик носа Лиз был холодным. Ее губы, когда я наклонился, чтобы в последний
раз поцеловать ее, были каменно сжаты. Вот это и стало тем моментом, который
изменил мои планы и устремления. Вот с этого, думаю, все и началось.

Я был переполнен чудовищным горем и убийственной жаждой мести. Конечно,
я считал, что подобные вещи случаются с другими людьми: гангстерами,
наркоманами, дураками, отбросами. И теперь мне казалось, что любые десять
обкурившихся идиотов, болтающихся по улицам и терзающих английский язык или
выпрашивающих мелочь на станциях подземки, не стоят жизни моей милой
голубоглазой Лиз. Я смотрел на каждого выпендривающегося подростка с золотой
цепью на шее, словно он был одним из тех, кто убил мою жену. "Может быть,
этот парень - именно тот". Я подумывал, не купить ли пистолет и не поехать
ли в Гарлем, выбрав объектом возмездия какого-нибудь - любого - несчастного
ублюдка. А почему бы и нет? В бухгалтерском балансе воздаяния это
представлялось уместным. Конечно, я был не в себе: я стал человеком, в
котором горе разбудило дремавший расизм. Это были гадкие мысли, но я их
лелеял, я в них верил: они казались истинными и справедливыми. Я не отставал
от следователей, но все свидетели запомнили только серебристый "БМВ" ("С
этими долбаными темными стеклами, понимаешь?" - сказал один из них), в
котором сидели нескольких молодых чернокожих, оглушающие звуки стерео и
абсурдный хохот, когда над стеклом показалось дуло пистолета, открывшего
огонь.
Буду честным, моя Лиз не была единственной жертвой. Одна из пуль прошла
сквозь витрину магазина, срикошетила от кассового аппарата и, кувыркаясь в
воздухе, порвала горло темнокожей старухе, которая выбирала зеленый лук. Она
выжила. Еще одна пуля пролетела через весь магазин, попала в подсобку,
прошила здоровое сердце тринадцатилетнего корейского мальчика, стоявшего на
перевернутом деревянном ящике, и мгновенно его убила.
"Нью-Йорк таймс" напечатала пару статей о двойном убийстве, потому что
одна из жертв оказалась белой беременной женщиной с высшим образованием, и
случившееся с ней было тем, чего читатели "Таймс" боятся больше всего,
постоянно сравнивая преимущества жизни в Нью-Йорке с тем фактом, что, чем
дольше там остаешься, тем больше вероятность, что город заставит тебя
платить. Журналист, человек по фамилии Уэбер, прилежно выслушал мои
сетования. Желтая пресса тоже ухватилась за этот случай, и если вы в то
время жили в Нью-Йорке и читали "Нью-Йорк пост", то могли видеть фотографию
мужчины в плаще, сжимающего портфель и устремившего взгляд куда-то за
пределы кадра. Фотовспышка выхватила стиснутые челюсти, но не затененные
глазницы. Заголовок гласил: "Беременную жену застрелили из машины".
Невозможно понять, смотрит ли мужчина в могилу своей жены или в глубины
своей ненависти к ее убийце. Меня возмущали газеты, превратившие мою муку в