"Анатолий Хулин. Дедлайн (фрагмент романа)" - читать интересную книгу автора

Магомед, - А зачем ты ее мне пропел? Что я, прибалтийских наемников, что ли,
не знаю?
- Тех - нет, - сказал я, - Их в доме подвзорвало, бомбой или ракетой,
не помню. В доме остались мои запасные носки и майки, замоченные в тазу, и
ножик китайский. А я побежал смотреть на первую убитую западную журналистку.
Голландскую, кажется. Еще удивлялся - за каким хреном симпотные девушки из
Амстердама сюда прутся? Она одна такая всего была, мне потом рассказали. У
меня с этого поэма начинается, "Буддист в Чечне". А песенка - эпиграф.
Дескать, возвращаюсь от голландки - а дома нет, одна воронка, и песенка
вьется над ней. А? Почти художественный вымысел.
- Вот оно что... - сказал Магомед, и сделал вид, что ему грустно, -
Третий тост. Не чокаемся. За немников, кстати, тоже... За всех погибших в
бою, святых и подонков, наших и чужих. Пусть хоть т а м не воюют...
Он показал пальцем в потолок какого-то безымянного бара на Чистых
прудах, и мы молча выпили.
И здесь продолжать разговаривать о литературе не хотелось совсем. Чего
о ней говорить? В детстве все почти что ненормальные люди что-либо пишут.
Кое-кто потом, нахватавшись резких болезненных впечатлений, связанных со
смертью и шизофренией, поступает в разные бессмысленные творческие ВУЗы,
переживает, пьет, пишет невсамделишние - о-го-го! - рассказы, посылает пьесы
на конкурсы драматургов, получает премии, переводится, издается на других
языках, получает письма из Франции, потом перестает. Потом он едет в
трамвае, а заплатить ему нечем, подходит контролер:
- Ваш билетик. Нету? Платите штраф. Нету?
- Я роман пишу, - говоришь угрюмо, - На Букера.
Ошарашенный такой глубинной и непонятной, как ему кажется,
несправедливостью, контролер молча проходит мимо. Едешь дальше. Дописывать
роман.
Года три уже его кропаешь - а толку? Себе не веришь, переписываешь,
бьешься через два месяца на третий, болеешь, лечишься, размениваешь взгляды
и структуру - а война уходит в прошлое, и, наконец, все ясно. Ехать снова -
и по настоящему. По писательски. Не отвлекаясь на постороннее. Ничего,
короче, кроме жизни и смерти. А то - диалоги длинные, противно читать, и
канва слишком запутанная лично, без отстраненности, и герои все одинаковые,
в гроб просятся чуть что, и приключения надуманные, и слог безболезненный. С
другой стороны - у тебя хоть что-то есть за душой. А то пошлешь сотню
страниц в "Сбагриус", а там говорят без энтузиазма:
- И что там дальше?
- Да все, - говоришь, - Как на самом деле. Аванс давайте. Не меньше
штуки-полторы...
- Так у вас же первый! - изумляются, - Тысячу рублей дадим, разве что,
после половины. И восемь процентов роялти. А вообще нам бы в стиле трех
товарищей, что-то такое. Например - три друга встречаются после войны.
Вспоминают, едут снова.
- У меня товарищ один, - говорю, - Но он такой контуженный, что больше
никуда не поедет. А у вас была возможность получить классику за копейки - но
вы ею бездарно не воспользовались. Олигархи духа...
Идешь в "Пегас-Ко" - та же бадяга. Синопсис не утверждают. А ведь в
синопсисе четко сказано, что "во второй части романа герой, избавившись от
всех мешающих ему в реальности проблем, все-таки попадает в Чечню и дальше