"Магсуд Ибрагимбеков. Кто поедет в Трускавец" - читать интересную книгу автора

Все понятно, мавр сделал свое дело, выдадим мавру медаль за спасение
утопающих или на пожаре... Но мавр-то недоволен, желает получить вместо
медали, а еще лучше вместе с ней и шарф, собственноручно связанный нежными
ручками прекрасной дамы. Вот ведь в чем дело.
- Ну вот и все. Сперва сомневалась, говорить или нет, а те-перь рада:
хорошо, что сказала тебе обо всем, а то потом совесть мучила бы, что
нехорошо обошлась с тобой. Ты бы ведь всякое подумать мог, что обидел меня
чем-то или внешность у тебя от-талкивающая для разведенных женщин, с
которыми так легко знакомиться на улице. Просто мне все это, ну как тебе
сказать, чтобы ты понял, просто элементарно неинтересно и даже, извини,
смешно. Совершенно мне все это не нужно. Пойми, я не цену себе набиваю и
тебя не стараюсь на дальнейшие уговоры воодуше-вить. Не нужно все это. Так
что ты уж поверь мне, что я правду говорю, и не поминай лихом. Желаю тебе
завтра наверстать все сегодняшние потери. Знаешь, сколько сейчас девочек
хороших ходит с желанием, чтобы их приласкали. Только подведи их к краю
такой западни, и всем сразу же станет хорошо. Ну ладно, извини, извини, я
пошутила. Побегу. Всего тебе доброго!
А я верил. Правда - она ведь всегда правда. Каждому слову ее поверил,
испытывая при этом признательность принципиаль-ного и пытливого, видящего
истинный смысл жизни в неустан-ном поиске правды правдоискателя, в тот
момент, когда проник-нувшаяся наконец его убеждениями жена сообщает ему, что
совершенно случайно, но не без удовольствия, отдалась сегодня управдому,
зашедшему днем по вопросу ремонта-форточки.
Я не знал, что сказать ей, не знал, что сделать, чтобы удер-жать ее,
потому что меня охватило ненавистное мне состояние беспомощности и
неотвратимости, неизбежности того, что я бес-силен остановить. Мне было
неизвестно средство, могущее меня от него освободить, и еще я пронзительно
ясно почувствовал, что после ее ухода это ощущение останется со мной.
Мы стояли в передней, и она говорила какие-то прощальные слова, может
быть, шутила, так как на лице ее была улыбка, во взгляде моем теряющая
постепенно ^четкие очертания, и я уже с трудом улавливал их значение, чутко
прислушиваясь, еще не совсем в это серя, к тему, что происходило во мне. А
потом я пе-рестал слышать и понимать звуки ее слов и смысл их оттого, что
все существо мое захлестнула освежающая волна, разорвавшая одним ударом в
клочья все путы и сети, туго стягивающие под черепной крышкой мозг,
наложенные на него для того, чтобы не вырывался он за отмеренные ими
пределы, для того чтобы с рождения и до смерти находился им воспринимаемый
мир в тисках и под надзором лишь пяти только и ведомых ему чувств. И вторая
волна, смявшая, словно оно из ваты, время и легко, играючи, переставившая
местами раскрашенные кубики прост-ранства.
...Я стоял с нею на нависающей над невидимым морем скале, называемой за
необычный голубоватый оттенок "Синей". Было уже темно, но ветерок,
налетающий с моря, пахнущий водоросля-ми и простором, был легким и теплым.
Только и были видны звезды и слышны, кроме спокойного рокота моря, звуки
музыки из лагеря, где ребята уже, как обычно, заканчивали ужин и собирались
на танцы,
Мы стояли, прижавшись друг к другу, и почти не разговари-вали, потому
что это был последний вечер перед моим отъездом в Москву. Я целовал ее, и
мне было грустно от мысли, что с зав-трашнего дня нам предстоит разлука,
потому что я очень любил Элю, самую красивую девушку нашего института,