"Явдат Ильясов. Пятнистая смерть." - читать интересную книгу автора

погода! Эй, коня!
Вождь кочевых станов на старом кургане молится богу света.
Он глядит на восток. Пустыня. Мертвой зыбью, гряда за грядой, круто
вздыблены волны песчаного моря. Барханы сейчас темно-сини от теней -
только гребни блестят тысячами золотых полумесяцев, повернутых рогами
вниз.
Вождь глядит на запад. Подобно зубчатой стене, нагроможденной из глыб
нефрита - камня черного, с чистой прозеленью, тянется близко чангала -
полосатых зверей прибежище, сизокрылых птиц обиталище.
Позади неприступного вала топких зарослей, скрытая растрепанными
верхушками тополей, течет-бурлит река. Над спутанной гривой чангалы сияет
влажный отсвет потока, сквозь толщу цепко переплетенных ветвей доносится
шум беснующейся воды.
Вождь глядит на север. Между чангалой и пустыней, как рубеж меж двух
царств - излишне буйной жизни и полного оскудения, - пролег извилистой
полосой душистый луг. На пастбищах, узорчатых, точно шкура болотной змеи,
на полянах, где можно упасть, опьянев от горячего запаха мальвы и дикого
клевера, наращивает после зимнего бескормья мясо на кости, нагуливает жир
изголодавшийся скот.
У саков много коней - высоких, суховатых и стройных, как сами саки,
быстрых, как падающая звезда, и выносливых, как сердце поэта, - коней
белых, буланых, вороных, гнедых, игреневых, караковых, каурых, мухортых,
пегих, подвласых, саврасых, сивых, соловых, чагравых, чалых и чубарых.
С приходом весны, горячащей кровь людей и животных, в пору цветения
розоватых кистей тамариска, пастухи делят табун на косяки из отборных
кобылиц. Из тех, которых не продают, не дарят, не режут, не доят, не берут
под чепрак для езды: их дело рожать жеребят, здоровых и крепких. Во главе
косяка из тридцати или сорока добрых маток ставят жеребца - красивого,
могучего, породистого. Молодняк до четырех лет, кроме сосунков, пасущихся
с матками, содержат в стороне от взрослых лошадей.
Табун. Многоединый, тысячегривый, тысячекопытный зверь. Он свиреп. Он
опасен. Он страшен, как землетрясение, снежный буран, степной пожар, ибо
сила его так же тупа, слепа, неразумна, как мощь стихийного бедствия.
Человек не только опекает, стережет и бережет четвероногих дикарей.
Он борется с ними. Борется яростно и напряженно, порой до изнурения. И
усталость, и боль, и брань...
- Горе! Горе моей голове.
У кургана крутится на сером коне ладно сбитый юнец с буйно, до плеч
разросшимися кудрями. Гладкое лицо - сухо, точно глина, раскаленная
солнцем. Но всадник беспрестанно отирается ладонью - отирается судорожно,
упрямо, будто струи едкого пота заливают ему смуглый лоб.
Зрачки нежных, как у молодого барана, светло-карих глаз так широко
раздались от испуга, сто кажется - в них сейчас заглянула ядовитая гюрза.
Это Спаргапа, сын вождя.
Молча скачут бок о бок отец и сын. Видит Белый отец - и впрямь на
лугу неблагополучно: нет, чтоб разъезжать по краю зарослей, охранять скот
- спешенные пастухи, сбившись в кучу, сокрушенно разводят руками,
приседают, горестно хлопают ладонями о бедра.
- Ну?
Табунщики расступаются.